СИМОНИД. Но если вы терпите лишения в том, от чего получает удовольствие зрение, то выигрываете в удовольствии от слуха, потому что у вас не бывает недостатка в самом приятном для слуха – похвале: все ваши слова и действия присутствующими всегда восхваляются; того же, что наиболее тяжело слушать – порицания, вы никогда не слышите, потому что никто не захочет бранить тирана прямо в глаза.
ГИЕРОН. Какую же радость могут доставить те, кто молчит и не говорит худого, но о ком известно, что они замышляют злое? И разве может порадовать похвала тех, кого можно подозревать, что они хвалят лишь ради лести?
СИМОНИД. С этим я совершенно согласен. Самая приятная похвала приходит от человека совершенно независимого. Но ты никого не убедишь, что вы не получаете больше удовольствий от того, чем люди питаются.
ГИЕРОН. Да, Симонид; и в этом отношении многие думают, что мы пьем и едим слаще, чем простые люди. Для них наш обед кажется приятнее. Конечно, то, что отличается от обыкновенного порядка, доставляет нам удовольствие. Вот почему все люди с удовольствием встречают праздники, кроме тиранов. Столы тиранов, всегда полные, в праздник не имеют никакого прибавления, а потому лишены первого приятного ощущения простых людей – ожидания. Затем, думаю, и ты это заметил: чем более у кого ставится на стол лишних кушаний, тем скорее является пресыщение; а потому человек, имеющий избыток кушаний, уступает в продолжительности наслаждения человеку, живущему умеренно.
СИМОНИД. Но во всяком случае, на все то время, когда душа принимает кушанья, больше удовольствий у имеющих дорогие блюда, чем у тех, кто ставит перед собой простые.
ГИЕРОН. Так ты думаешь, Симонид, что, если кто-то особенно чем наслаждается, тот любит этим заниматься в наибольшей степени?
СИМОНИД. Непременно.
ГИЕРОН. Разве ты видел, чтобы тираны шли на свой обед охотнее, чем частные люди на свой?
СИМОНИД. Напротив, гораздо с большей неохотой; по крайней мере, как многие находят.
ГИЕРОН. А обратил ли ты внимание на то множество приправ, которые ставятся пред тиранами – острых, едких, горьких и родственных им.
СИМОНИД. О да! На мой взгляд, все это противно природе человека.
ГИЕРОН. Но можно ли иначе смотреть на эти приправы, как не на прихоти изнеженной и обессиленной роскошью души? Потому что мы с тобой прекрасно знаем, что люди с хорошим аппетитом вовсе не нуждаются в этих ухищрениях.
СИМОНИД. Пожалуй, и теми роскошными благовониями, которыми вы мажетесь, более пользуются окружающие вас, чем вы; вроде того как наевшийся чего-либо с неприятным запахом сам не чувствует этого, а чувствуют окружающие.
ГИЕРОН. То же самое бывает, когда кто постоянно ест различные кушанья: сам он уже ничего не берет с жадностью; но если кто редко пользуется каким-либо лакомством, тот, действительно, отдается ему с радостью.
СИМОНИД. В таком случае удовольствия любви должны внушать желание быть тираном, потому что в этом отношении вы можете пользоваться обществом любого лица, какое только находите красивым.
ГИЕРОН. Позволь же сказать тебе, что в этом мы особенно терпим больше лишений, чем частные люди. Во-первых, что касается брака, то самым лучшим считается брак с женщиной из сословия высшего по богатству и по силе. Такой брак доставляет вместе с удовольствием известного рода славу. Второе место занимает брак с женщиной из одинакового с тобой сословия. Брак с женщиной низшего сословия навлекает бесславие и не ведет к пользе. Таким образом тирану, если тот не женат на иностранке, приходится вступать в брак с женщиной из низшего сословия, и, значит, счастья он получает немного. Ведь ухаживания благороднейших женщин нам особенно приятны, тогда как любовь рабынь, пребывающих в нашей власти, не имеет никакой цены. Опять же, в любви к мальчикам цари терпят еще бо́льшие лишения, чем в любви первого рода; потому что, как всем известно, удовлетворение этого чувства тогда только доставляет нам радость, когда соединено с любовью. Но опять-таки и любовь менее всего дается тиранам, потому что любовь стремится не к тому, что легко дается, но к тому, чего добиваешься. Как человек, не имеющий жажды, не воспринимает удовольствия, когда пьет, так и человек, не чувствующий любви, не воспринимает ее восторгов.