Мне захотелось натянуть одеяло на голову и сделать вид, что вчерашнего дня не было, захотелось снова заснуть и проснуться, оставив кошмар позади. Но ничего бы не вышло, так что пришлось подниматься. Я думала найти матушку – и утешение в ее лице – за столом, мастерящей недостающие мелочи для куклы. Но стол оказался пуст, а лучины на стене рядом с ним не горели. Может быть, матушка ушла продавать кукол, чтобы мы смогли снова заплатить затворнице?
Висевшая у окна нитка с бусинами, отданными женой стеклодува, отражала солнце яркой радугой. Божьи зубы, подумала я, жмурясь от того, как больно свет резанул по глазам. Порой охота спать днями напролет, будто я сова.
Сумка, которую мать обычно брала на рынок, висела у двери.
– Матушка? – Я зацепилась за мешок пастернака в шкафу, за чесночную косичку. – Ты дома?
Задние ставни были затворены, так что солнце из сада проникало только в единственный зазор между ними. Матушка спала, густые черные волосы, будто грозовая туча, разметались вокруг ее головы. Что-то в том, как она лежала, меня встревожило. Она напоминала груду палок, сваленных на топчане. Руки и ноги все были согнуты неправильно. Я коснулась ее лодыжки под шерстяной тканью. Она не отозвалась. Я распахнула ставни. Солнечные лучи, желтые и чистые, пролились на кровать. Конечности матери зашевелились, как будто бы выпрямляясь и собираясь поровнее. Она заморгала, выглядывая из-под одеяла. Больше ничто не казалось ненормальным, пока она не улыбнулась. Тогда я заметила, какие усталые у нее глаза, какие воспаленные. Она словно совсем не спала.
– Матушка, – спросила я. – Что с тобой?
– О чем ты? – Ее голос прозвучал бесконечно странно. В нем почти не было настоящего звука, будто лишь ветер зашелестел в листве.
Какое-то шестое чувство, несоразмерное тому, что я увидела, наполнило меня ужасом.
– Ты никогда не просыпалась так поздно. Ты как полумертвая.
Она беспокойно откашлялась, словно удивившись собственному голосу.
– Этой ночью мне не спалось. Я выходила прогуляться.
– Куда?
– В лес, совсем неглубоко.
На плечи легла тяжесть. Но больше она ничего не сказала.
Никогда раньше я не видела, чтобы матушка засыпала на ходу. Прямо за столом, работая и держа иголку во рту. Сначала у нее отвисла челюсть, а глаза стали слипаться. Потом она уронила куклу, к которой пришивала плащ. Когда ее драгоценная – единственная – игла упала в солому, я уговорила ее вернуться в постель. Прежде она не пропускала ни одного трудового дня. Даже если они с отцом ругались допоздна, мать поднималась рано. По утрам она надевала свои счастливые перчатки и занималась садом. После полудня навещала беременных женщин, нуждавшихся в ее помощи. Ночами шила кукол. Ни единого мгновения праздности.
Всю следующую неделю у нее горел лоб и она никуда не выходила. Сгинула женщина, которая вскакивала с первыми рассветными лучами. Она спала даже после того, как я открывала ставни. Веки у нее трепетали от солнечного света, заливавшего комнату, но она не просыпалась почти до самого полудня. Отец пытался убедить епископа прислать лекаря, однако его прошения остались без внимания.
Когда разлетелась молва об ее недуге, матушкины друзья начали приносить еду. Рыбачка, жившая по соседству, дала мне муки, чтобы я испекла хлеб на углях. Мать Маттеуса поделилась тушеным мясом, но ее сын вместе с ней не пришел. Когда я отметила, что не видела его больше недели, Мехтильда извинилась и сказала, что он очень занят пошивом одежд для предстоящей свадьбы. И поделилась печальной новостью о том, что нашего друга кожевника свалила лихорадка, пока тот чистил бычью шкуру. Жена нашла его лежащим около ямы с известью; он бормотал чепуху, лицо у него горело.
Я не могла не испугаться, что мою мать поразил тот же недуг.
Тем вечером в нашу дверь постучали. У жены мельника начались схватки. Ее племянник пришел позвать мою матушку на роды. Когда я пришла к ней и сказала об этом, она подняла подрагивающие веки.
– Жена мельника? – Ей понадобилось время, чтобы осознать мои слова.
На ее лице отразилась мука. Я видела, как она раздумывает, как туго натянулась кожа вокруг глаз, ставших желтоватыми. Она сказала надтреснутым голосом:
– Передай, что я захворала.
– Что? – выдохнула я. Мы никогда не отказывали пациенткам. Жена мельника бы справилась и без нас; послала бы за кем-нибудь другим. Но ее мать, жена пекаря, знала всех. Если бы мы не появились, все бы прослышали, что мы бросили пациентку в трудную минуту. Мы бы потеряли половину всех остальных одним днем. – Ее мать всем расскажет!