— Наконечник стрелы ходит внутри него, от движения твоих плечей. Если ты пронесешь раненого еще минут пять, он изрежет его внутренности, и я вряд ли смогу что-нибудь сделать. Ну и конечно, его упертые собратья опять заведут плач о скверне и чистоте.
Девушка говорила безмятежно, как собрату по детской игре. Темно-рыжие волосы поблескивали на солнце, веснушки смешливо сгрудились на наморщенном носу.
Стальной воин, помедлив, осторожно снял пленного с плечей и опустил его на землю.
В одной руке жрицы разгорелся бледный мирящий свет, впитался в спину герртруда; в другой сверкнул обоюдоострый цельнолитой ланцет. Алейна в одно движение взрезала рану, отбросила в гущу леса окровавленный обломок стрелы. Раненый глухо заревел, глаза его раскрылись, зрачки метались, взлетая наверх под веки. Он инстинктивно пытался перевернуться на бок, но жрица не дала, зажав ладонью кровоточащую рану.
— Хальда, милосердная матерь мне и любому встречному, — тихо, напевно взмолилась девушка. — Если я дочь твоя, то каждый на свете мне сводный брат или сестра, отец или мать, любимый или дитя. Нельзя не спасти ближнего; дай мне пригоршню твоего света — сколько смогу унести.
Руки Алейны засияли.
— Я так хочу поделиться им с другом или врагом.
Поток светящейся жизни влился в рану канзорского снайпера, она за секунды заросла.
Верная закончила молитву, а раненый уже спал. Вернее, он уже не был раненым. К счастью, канзорец не знал, что исцелен гнусным еретическим чудовством, а тем более, силой Богини.
Быстро заживив неопасную и неглубокую рану в его ноге, Алейна удовлетворенно кивнула и утерла пот.
— Тащи к остальным.
Легкая рука вновь коснулась Стального, и тут же, прыткая, как древесная белка, девчонка умчалась вниз к броневагону. Дмитриус неподвижно смотрел ей вслед, затем накрыл могучей стальной ладонью место, где Алейна дотронулась до него. Отвернулся и уставился на открывающийся впереди вид.
Зеленый покров густого леса с торчащими то тут, то там вершинами Холмов тянулся направо и налево сколько хватало взгляда. Семидесятый стоял на отшибе, на краю древней земли. Лес обнимал его с трех сторон, а спереди от Дмитриуса было просторно и свободно. Только цепочка старых, обветренных обелисков окружала подножие Холма. За ними темнело кольцо леса, а дальше светлел луг, расходился в гладкую и чистую, чуть цветастую равнину — ее пересекал росчерк сверкающей на солнце маленькой речки Повитухи, которая вилась между Холмов и вытекала на равнину, синяя, как сапфировая жила.
Дмитриус не мог видеть всей расстилающейся перед ним красоты. Но знал, что она есть. Он не мог проронить слезу по утраченным глазам, не мог вдохнуть свежий ветер с равнины и почувствовать в теплом воздухе, как широко зевает утро, переходящее в солнечный полдень… Так было и с Алейной. Стальной не мог ощутить или даже увидеть ее. Но он знал, какая она. И этого было достаточно.
Ворон на полной скорости врезался в мантию мага и растворился в ней без следа. Винсент, совсем не щурясь от солнца, смотрел на Дмитриуса через серый капюшон.
— Чего он там встал?
— Оставьте человека в покое, — Кел, умытый и просветлевший лицом, приподнял одну бровь. — Забыли слово «тактичность»?
— Я и не знал никогда, — ответил немытый, уже слегка обросший космами рэйнджер.
— У нас трое пленников, — Алейна была явно довольна тем, что не всех врагов поубивали, а одного она отвела от смертной черты. — Можно допрашивать.
— Для дознания и одного достаточно, — сплюнул лучник. — Хотя, больше не меньше, всегда можно… Молчу.
Перед пронзительным взглядом Алейны пасовали все, даже всегда уверенный в своей правоте Кел и жесткий, диковатый Ричард.
— Ну так начинайте, — сказала она. — Я свое дело сделала.
И уселась рядом со спящей Анной, легкими пальцами поглаживая волосы подруги.
Дмитриус спустился к броневагону, снайпера он нес не по-человечески, а взяв подмышки, на вытянутых руках. Удобно, коли твои руки из стали и не ведают устали! Форменные сапоги канзорца, хорошо потертые о северные дороги, волочились по чужой земле, которую немало топтали как свою. Герртруд не проснулся, когда его повесили на кандалы, только волосы прилипли к покрытому испариной лбу, потому что Алейна исцелила его именно так — жарко и накрепко.
Подойдя к девушкам, латный воин встал так, чтобы загородить их от взгляда пленников, и легонько стукнул пальцем себе по животу. Броня тут же вскрылась немалой дверцей, высотой почти во весь его торс, откуда высунулись четыре маленьких, сморщенных руки землистого цвета, и с большим трудом выдвинули тяжелый снайперский огнестрел. В его прикладе была полоска с гравировкой «Ганс Штайнер», а под ней больше двух десятков аккуратных маленьких зарубок.