— Читал, — ответил канзорец. — Читал и «Апологию чудотворцев», и «Схизму Орнатуса». И «Восхождение и падение Мистиков». Я понимаю, что друг для друга вы люди. Но для нас, нультов, вы истоки миазмов, чаши скверны — поскольку мы видим, каждый день вне Канзората видим вашу грязь. Мы ее чувствуем, всем существом, всей кожей. Я чувствую ее постоянно, находясь рядом с каждым из вас. Иногда скверна так сильна, что хочется содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать ее. К счастью, в тебе не настолько.
Алейна тяжело дышала, как после бега в гору. Она не была проповедницей, всего лишь лекарем. А панцер знал, что говорить.
— Поэтому, девочка, тебя еще можно спасти. Моей дочери девять, у нее голубые глаза и светлые локоны, но она все равно похожа на тебя. Ради нее я здесь, на этой войне, в чужой земле среди уродов из рода людей. Сколько тебе, шестнадцать? Еще можешь спастись. Если сдашься, я сам проведу десеквенцию, и потом отпущу на все четыре стороны. И ты не причинишь вреда миру. Тебя не сожгут на синем костре.
— Потому что я умру раньше, у тебя под ножом.
— Это зависит от твоей воли. Если решишься, то выживешь. Я буду беречь тебя, я буду… нежен.
— Заткнись, — гулко раздалось изнутри Дмитриуса, и его поднятая рука нехорошо заскрежетала. — Или я подвергну десеквенции твои яйца, вот этим кулаком.
Герртруд посмотрел на него с вниманием в глубоко посаженых синих глазах.
— Стальной гигант. Интересный способ существовать. Боюсь, для тебя спасения уже нет.
— Мне и так ништяк, — глухо ответил тот.
— Твой голос звучит то гулко и с эхом, то глухо, — заметил герртруд, измученно ерзая в цепях и звеня кандалами. — Отчего так?
— От того, где находится жопа гремлина, — проронил латный воин.
— Не понял. Объясни.
— Когда она снизу, значит, сверху есть место. А когда он лезет наверх, чтобы глянуть сквозь забрало на очередного феерического мудака, с которым нас сводит судьба, вот как сейчас… его сморщенная задница садится прямо на мою полную магической скверны душу, и приглушает ретранслятор… Зачем ты вообще про это спросил?
— Чтобы отвлечь твое внимание и переключить твой невероятно острый слух на мой голос. — ответил герртруд.
В воздухе мелькнули две ленты. Ремень Карла ударил Дмитриуса пряжкой в плечо, яркий синий разряд, гремлины внутри возопили и глухо бухнулись вниз. Ремень Вирги ударил Алейну в плечо, обжег яркой вспышкой, она дернулась от разряда и упала на траву с поблекшими, широко раскрытыми глазами. В воздухе запахло серой и, наоборот, свежестью.
Дмитриусу было, мягко говоря, наплевать на синий удар, хоть плевать было и нечем. Он уже вскидывал руку, чтобы выстрелить в герртруда железным болтом прямо из запястья, но пронзительно-синие глаза заглянули сквозь доспех ему в душу. Ледяной холод чистоты разлился, отключая все чувства, и стальной воин замер словно статуя. В основе ходячего доспеха лежала магия, позволявшая ему чувствовать стальное тело и управлять им, нульт развеял эту магию, хоть и ненадолго.
— Слишком медленный и слишком греховный, — кивнул Ганс. — А вы, быстрее!!
Солдаты трясли руками, и кисти обоих выглядели странно, словно бесформенная мягкая глина. Хотя сейчас уже распрямлялись и твердели. Пока герртруд умело отвлекал наивного противника, они успели освободить руки и снять с пояса ремни, которыми хлестнули лисов. Но сапоги все еще были в кандалах. Как только руки обрели хоть какую-то твердость, каждый из солдат сорвал одну из неприметных пуговиц с боковой пристежки и, наклоняясь, сдавил, вжимая ее в кандалы. Резкий кислый запах, странное шипение, железные кольца и цепи невероятно быстро покрыла бурая ржа. Еще несколько секунд, церштурунги с силой дернулись — и оковы лопнули с сухим треском, наполовину рассыпавшись трухой.
— Карл, меня! — скомандовал снайпер. — Вирга, найди оружие.
Вирга подскочил к броневагону и дернул дверь.
— Заперто!
— На крышу, там люк, — подсказал Карл, пуговицей снайпера растворяя кандалы у того на ногах. Ганс тем временем резко сжал кулаки и сморщился, терпя боль. Перчатки были с обрезанными пальцами, поэтому стало видно, как ногти вдруг резко пожелтели, набухли и запузирились жидкостью, которая обильно потекла по пальцам и ладони к запястью. Кисти рук тут же сделались мягкие, аморфные — и легко вытянулись из стискивающих запястья колец.
Герртруд дернул ногами, высвобождаясь из проржавленных оков, и затряс руками, чтобы побыстрее вернуть им форму. У него совсем не осталось ногтей, их место было выплавлено и покрыто сочащимся желтым соком. Стряхнув ее и отерев остатки о доспех, снайпер огляделся.