- Но зачем? Зачем кому-то это надо было делать? Неужели кто-то играет на стороне вампиров? Кто-то из нас, древних, кто лучше многих других знает, чем все это чревато? - задумчиво вновь вернулся к навязчивому вопросу Вик.
- В одном ты прав наверняка: проделавший это и впрямь знает слишком много, чтобы не осознавать, какую опасную игру затеял. А значит, с этого момента никому нельзя более доверять. Теперь остается узнать, что этот “кто-то” задумал. За таким, полным страшных последствий поступком, явно должны скрываться очень серьезные и дальновидные намерения. Никто просто так подобного не сделает. Тем более под страхом смерти. Ведь как только я узнаю, кто повинен в предательстве, то, уж поверь, ему Вампирский Суд покажется курортом. - Алайна зло сверкнула глазами. Такой Вик ее еще никогда не видел. Но он понимал, отчего она находилась в скверном расположении духа, что так сильно ее угнетало. Как-никак, а тетя Али всю свою жизнь положила на то, чтобы как можно мягче устранить угрозу, которую предвещало Пророчество. И когда уже, казалось, осталось всего ничего, лишь рукой подать до заветной цели, эта заветная точка, реющая на горизонте, вдруг ускользает из ее рук в неизвестном направлении. Да еще и время на исходе. С чего начинать? Вновь с самого начала? Все это ее тяготило на протяжении всей жизни, и когда, казалось, что все может пойти как надо, оно внезапно переворачивается с ног на голову. Или, может, она ошибается? Не с ног наголову, а, возможно, наоборот: с головы на ноги? Ведь то, что происходит сейчас, всего лишь ведет к исполнению предсказанного многие века назад? И это лишь логическая и предусмотренная развязка? И гнетет ее именно то, что как не пыталась она так и не смогла изменить уготованного судьбой? О чем столетия спустя приходиться говорить, на самом деле, не как о случайности, а как о роке, сила коего необратима?
*
Вик так глубоко погрузился в свои думы, что даже потерял счет времени. Он и заметить не успел, как до цели стало рукой подать. На той высоте, на которой парил самолет Виктора, было практически ничего не видно. Лишь белизна облаков, скрывающих все находящееся на земле, создавала впечатление, будто кто-то расстелил пушистое покрывало, сотканное из множества тысяч тончайших ниточек, таких хрупких, таких тонких, что кое-где уже появились потертости. Вику казалось, что он парит над этой гладью, что он сейчас где-то так далеко и высоко, куда более никому нет доступа. Подобная даль, та, которую можно было достичь лишь с помощью летательного аппарата, всегда завораживала и будоражила кровь. Неизвестные, таящие множество тайн и загадок, когда-то в прошлом равно недостижимые небеса дышали маняще и притягательно. А еще здесь можно было сыскать забвение…
Наверное, поэтому Вик и любил подобные высоты. Здесь он мог укрыться от разъедающей наземное население суеты. Тишина и покой, которые подчас так трудно отыскать там, на земле, здесь уже не являются привилегиями, они бьют ключом, открывают свои объятия навстречу всем страждущим. Они здесь хозяева, они здесь правят всем. И вот сейчас, держа в руках штурвал, он ощущал власть, настоящую, неподдельную власть над непорабощенной стихией. Он ощущал себя дирижером исполинского оркестра, вот только участниками были не живые существа, а облака, ветер, туман, дождь, снег…
Он шествовал словно повелитель сквозь подчиненное пространство. Да, таких ощущений там, внизу не получишь, сколько ни старайся. И неважно даже, что он отлично сознает, сколь жалок на самом деле какой-то человечишка, пусть даже и древний, возомнившей себя своевольным господином здесь, в этом небесном царстве-государстве, над коим не властен ни единый смертный. Насколько уязвим и зависим от малейшего дуновения ветровой стихии. Каким страшным и быстрым может быть конец существования любого живого существа. И все же было в этих ощущениях и упоительное начало: ощущения раба и властелина теснейшим образом переплетались в единую суть. Повелевать и быть в чьей-либо власти. Вику всегда казалось, что лишь тот, кто сам повелевает и сам же находится в чьем-то подчинении, лишь тот может познать настоящее счастье. Ему виделось, что не всегда середина бывает золотой, не всегда то, что находится в центре - правильно и лучше. Поспокойней - возможно. Но то, что претендует на безапелляционность в виду своей “настоящности” - нет. Скорее даже наоборот. Он любил крайности. Превозносил их, восхищался ими. Его кредо по жизни было: “Любить - так королеву, воровать - так миллион!” Он знал, что не всегда следовал этой поговорке: порой не получалось, порой до финиша оставалось совсем чуть-чуть, а иногда просто казалось, что оно того не стоит. Однако главным было то, что он всячески к этому стремился.