«Видать, у Господа есть какие-то планы на меня, раз он ко мне так благоволит, — Анри перекрестился и благоговейно поцеловал палец. — Ведь ещё восемь лет назад всем моим имуществом был только нож!», — он невольно взглянул на правую руку. Указательный палец украшал массивный золотой перстень с крупным тёмно-синим сапфиром. Поверх камня красовался витиеватый вензель: литеры A и V, переплетались и как бы вытекали одна из другой в виде скрещённых шпаг. Они не только надёжно удерживали в ложе перстня драгоценный камень, но и оставляли на воске отпечаток того самого прошлого, которое он — Андрес Анри Руис Верн — не хотел забывать. В этих литерах было не просто его имя, но и память о его дедах — каталонском мастеровом и французском моряке. Каждый раз, втискивая в воск эту печать, Анри словно отправлял предкам посыл, что они могут гордиться им, несмотря на то, что он не осуществил мечту матери — не пошёл по стопам рода Руисов и не стал архитектором, а посвятил свою жизнь морю, как и его дед Анри Верн.
Своего каталонского деда Анри почти не помнил — слишком рано тот ушёл из жизни. Зато французский дед, пропахший рыбой, прокопчённый солнцем и просоленный морем, был для Анри другом и учителем. Именно в память о нём, решив начать новую жизнь, юноша, ступивший в феврале 1652 года на доски мола в Белисе, назвался Анри Верном, оставив Андреса Руиса далеко в прошлом. Лишь спустя годы, заказывая себе дорогой печатный перстень, Анри велел мастеру вплести в вензель первую литеру оставленного в Старом Свете имени, данного ему по праву первородства и согласно древней традиции из поколения к поколению передаваемое от отца к сыну рода Руисов — Андрес.
Из погружения в лабиринты памяти Анри вернул в действительность звук корабельного колокола, отбивавшего склянки[10]. Когда после четвёртого сдвоенного удара вахтенный матрос прокричал:
— Восемь склянок[11]! Конец вахты! — к Анри подошёл Энрике:
— Ну что, ми альмиранте, пригласите отобедать? — белозубая улыбка прорезала коротко стриженую чёрную бороду с прожилками седины, слившуюся с пышными усами.
— Разве я могу нарушить традицию, капитан? Передавайте вахту и приходите, — Анри слегка хлопнул друга по плечу и направился к трапу.
Над трапом показалась золотоволосая голова навигатора Густафа. Жизнерадостный голландец, несмотря на молодость, заслуженно считавшийся опытным, резво взлетел на шканцы, поприветствовал адмирала и энергично сообщил капитану о своей готовности заступить на вахту.
Не дожидаясь конца протокола, Анри спустился и вошёл в проём полуюта[12] мимо слуги, услужливо придержавшего дверь адмиральской каюты.
***
Ветер крепчал. Лазурно-синее днём, море к вечеру потемнело, как и небо. Клонившееся к горизонту солнце золотило немногочисленные облака. Местами их цвет переходил в тёмно-оранжевый, словно кто-то могущественный и очень щедрый посыпал небо цейлонской корицей. Иссиня-чёрные волны вздымались, заставляя корабль взбираться на гребни и потом стремглав падать вниз. Но «Победоносец» упорно стремился вперёд.
Солнце уже почти касалось воды, когда Анри снова поднялся на шканцы. Следом за ним появился капитан Энрике. Сопротивляясь ветру и балансируя на гарцующей палубе, они приблизились к стоявшему у нактоуза Густафу:
— Идём бакштаг[13], менеер адмирал! Скоро будем в Белисе — уже виден маяк на Птичьем острове и чайки появились! — перекрикивая ветер, доложил навигатор и указал яркую оранжево-красную точку на горизонте.
Новый порыв ветра заскрипел такелажем[14] и толкнул корабль в корму, словно наездник, подстегнувший лошадь ударом по крупу.
— Сигнал армаде «Строй кильватера[15]», — скомандовал Анри и протянул руку. Густаф незамедлительно вложил в неё зрительную трубу и сразу же после этого удивительно сильным голосом для такого худощавого тела повторил приказ. Как эхо его подхватил стоявший на шкафуте[16] боцман, и над кораблём разнеслись трели боцманской дудки. Матросы забегали, потянули фал, и разноцветные вымпелы, как красочная гирлянда, полетели вверх.
— Надо бы грота-шкоты подтянуть, — заворчал Энрике и рванул на шкафут, на ходу рыча команды.
Вахтенный матрос осторожно перевернул стеклянный цилиндр песочных часов, бережно упрятанных в раму из красного дерева, выложенную изнутри бархатом, и сразу же мелодичный звук судового колокола разнёсся над палубой, сливаясь со свистом ветра — один сдвоенный и один простой удар.