Надо же, провернуть такое! Ни один из кураторов, с которыми я разговаривал, не мог даже предположить, что за всем этим скрывается. В Калифорнии у меня был ланч с Томом Ладди, директором Тихоокеанского киноархива. Они были последними, кто получил таинственную бандероль с фильмом Гектора Манна. К тому времени о твоей затее, растянувшейся на годы, специалисты уже знали. По словам Тома, он не стал вскрывать бандероль, а отнес ее прямиком в ФБР. Они искали отпечатки пальцев, но так ничего и не обнаружили. Чистая работа.
Я надевала перчатки. Уж хранить тайну, так хранить. На такой банальной ошибке я бы не попалась.
Альма – девушка умная.
А ты думал. В этой машине сидит самая умная девушка, и попробуй доказать, что это не так.
Но насколько оправданны были твои действия за спиной Гектора? Только он сам был вправе принять такое решение.
Я поговорила с ним. Идея была моя, но я не предпринимала никаких шагов, пока мне не дали зеленый свет.
И что же он сказал?
Пожал плечами. Усмехнулся. Альма, сказал он, все это не имеет никакого значения. Поступай, как знаешь.
Иными словами, он тебе и не разрешил, и не запретил. Он умыл руки.
Разговор происходил в ноябре восемьдесят первого, почти семь лет назад. Я приехала на похороны матери. Не лучшее для всех нас время. В каком-то смысле, начало конца. Я, признаться, совсем расклеилась. Ей было всего пятьдесят девять, и я оказалась не готова к ее уходу. Облако тоски – такое было ощущение. Как будто ты окутана облаком тоски. А внутри тебя – все выгорело, одна зола. Вокруг все такие старые. Я вдруг поняла: их век прошел, великий эксперимент закончился. Отцу восемьдесят, Гектору восемьдесят один. В следующий мой приезд я просто не застану их в живых. Эта мысль меня подкосила. Каждое утро я приходила в просмотровый зал и запускала мамины фильмы, все подряд. Выходила я оттуда, обрыдавшись, уже в сумерках. После двух таких недель я засобиралась домой, в Лос-Анджелес. Я работала в независимой продюсерской компании, и меня там ждали. Уже были собраны вещи, заказан билет на самолет. И в последнюю минуту, в мой последний вечер на ранчо, Гектор попросил меня остаться.
Под каким предлогом?
Он решил все рассказать, и ему нужны были уши. В одиночку такое не делается.
Ты хочешь сказать, что книга была его идеей?
Все исходило от него. Мне бы это просто не пришло в голову. А если бы и пришло, я бы не решилась заговорить с ним на эту тему.
Все-таки под конец он сломался. Или это было возрастное?
Сначала я тоже так подумала, но ошиблась, как и ты сейчас. Гектор сделал это из-за меня. Ты должна знать правду, сказал он, и если ты готова остаться и выслушать меня, я расскажу тебе все, как оно было, от начала до конца.
Допустим. Тебя, можно сказать, члена семьи, допускают к семейным секретам. Но каким образом тайная исповедь превращается в книгу? Облегчить душу он может перед тобой одной, а книга – это стриптиз перед всем миром. Стоит только ему поведать миру свою историю, и его жизнь тут же обессмыслится.
Если книга появится, когда он жив. Но этого не произойдет. Я пообещала, что она выйдет в свет только после его смерти. Он гарантировал мне правду, а я ему – неприкосновенность личной жизни.
А тебе не приходило в голову, что он тебя просто использует? Если все складывается удачно и книга получает признание, Гектор с твоей помощью въезжает в вечность. Не благодаря своим фильмам, которые давно уничтожены, а только за счет того, что ты о нем написала.
Возможно. Все возможно. Но его мотивы, честно говоря, меня не интересуют. Это может быть страх, или тщеславие, или приступ запоздалого раскаяния, – он рассказал мне правду, вот что главное. Правда, Дэвид, дается нелегко, и за эти семь лет мы с Гектором прошли огромный путь. Он предоставил мне всё – свои дневники, письма, документы. В данную минуту я не думаю о публикации. Даже если книга не выйдет, работа над ней уже стала центральным событием моей жизни.
А что Фрида? Она принимала в этом какое-то участие?
Для нее это стало испытанием, но она старалась помогать нам по мере сил. Я думаю, в душе она не одобряет решения Гектора, но не хочет стоять у него на дороге. Это непростой вопрос. С Фридой все непросто.
А в какой момент ты решилась разослать по почте старые фильмы Гектора?
Это произошло в самом начале. Тогда я еще не была в нем уверена и предложила это в качестве теста на честность. Если бы он мне отказал, вряд ли я бы здесь осталась. Мне нужна была жертва, знак доброй воли. И он это понял. Мы ни о чем не говорили, но он все понял. И не остановил меня.
Это еще не доказывает, что он был с тобой честен. Ты вернула миру его старые ленты – что он на этом проиграл? Люди о нем вспомнили. Один чокнутый профессор из Вермонта даже написал о нем книгу. Но какое это имеет отношение к истории его жизни?
Все, о чем он мне рассказывал, я перепроверяла. Я была в Буэнос-Айресе. Я проследила судьбу останков Бриджит О'Фаллон. Я разыскала старые газеты со статьями о перестрелке в банке города . Я встретилась с десятком актеров, снимавшихся у Гектора на ранчо в сороковых и пятидесятых. Никаких расхождений. Кого-то, конечно, разыскать не удалось, а другие уже были на том свете. Например, Жюль Блаустайн. По Сильвии Меерс у меня до сих пор ничего нет. Зато в Спокане я разговаривала с Норой.
Она еще жива?
Была жива три года назад.
Ну и?
В тридцать третьем году она вышла замуж за некоего Фарадея и родила ему четырех детей. Те, в свою очередь, подарили им одиннадцать внуков, и один из них, как раз во время моего визита, собирался сделать ее прабабушкой.
Это хорошо. Не знаю почему, но мне приятно это слышать.
Она учила четвероклашек пятнадцать лет. Затем ее назначили директором школы. Она проработала на этом посту до семьдесят шестого и вышла на пенсию.
Одним словом, Нора осталась верна себе.
Ей было за семьдесят, когда мы встретились, а казалось, что я говорю с той женщиной, которую мне описал Гектор.
И что же, она вспомнила Германа Лессера?
Когда я упомянула его имя, она заплакала.
Что значит заплакала?
Ее глаза наполнились слезами, а слезы потекли по щекам. Она плакала, как ты или я, как плачут все люди.
Господи…
Она была так огорошена и так смутилась, что вынуждена была выйти из комнаты. Вернулась с извинениями. Взяв меня за руку, она сказала, что, хотя все это было очень давно, она до сих пор не может его забыть. Не было дня за эти пятьдесят четыре года, чтобы она о нем не вспоминала.
Ты это придумала.
Я ничего не придумываю. Я бы тоже не поверила, если бы не слышала своими ушами. Но это было. Всё было так, как мне описывал Гектор. Каждый раз, когда я думала Этого не может быть, все оказывалось правдой. А почему, по-твоему, его рассказ кажется таким невероятным? Да потому, что он говорит правду.
Глава 7
Ночь была безлунная. Помнится, когда я вышел из машины, я еще сказал себе: алые губы Альмы, желтая машина и безлунная ночь. В темноте за большим домом угадывались контуры Гекторовых деревьев – колыхающиеся на ветру исполинские тени.
Я не рассчитывал увидеть его в тот же вечер. Когда Альма позвонила из аэропорта, ей было сказано, что, пока мы доберемся до ранчо, Гектор, по всей видимости, уже уснет. Он еще держится, сказала Фрида, но поговорить со мной он сможет только завтра – если протянет до завтра.
По прошествии одиннадцати лет я спрашиваю себя: А если бы я тогда обернулся? Если бы, идя по дорожке к дому с Альмой в обнимку, я на секунду задержался, чтобы посмотреть на небо за спиной, и увидел там большую круглую луну? Я ведь не стал бы после этого утверждать, что ночь безлунная, правда? Но я не обернулся, и, стало быть, все так. Если я не видел луны, значит, ее не было. Я это не к тому, что меня ничего не интересовало. Я держал глаза открытыми и старался все примечать, но все же многое упустил из виду. Так или иначе, могу писать лишь о том, чему был свидетель, а не о том, чего сам не видел. Это не значит, что я расписываюсь в своей беспомощности, скорее утверждаю свой писательский метод, определенные принципы. Если я не видел луны, значит, ее не было.
Не успели мы войти в просторный дом, как меня уже повели к Гектору на второй этаж. Я даже толком не огляделся, так что моим первым впечатлением была Фрида – ее коротко подстриженные белые волосы и темные круги под глазами, ее крепкое рукопожатие. Прежде чем я успел открыть рот, чтобы сказать дежурные фразы (Спасибо за приглашение. Я надеюсь, ему лучше), она сообщила мне, что Гектор не спит и хочет меня принять. И тут же я увидел удаляющуюся спину. У меня не было времени ни по-настоящему осмотреться (только и отметил про себя, что дом обставлен просто и на стенах много картин, то ли Фридиных, то ли других художников), ни оценить странную персону, открывшую мне дверь. Этого маленького человечка я бы и не заметил, если бы Альма, нагнувшись, не поцеловала его в щеку. Фрида вошла в гостиную секундой позже, и, хотя я помню, как женщины обнялись, я не знаю, поднималась ли Альма вместе со мной по лестнице. Здесь я теряю ее из виду. Никак не могу мысленно зафиксировать ее в пространстве. Я поднимаюсь на верхнюю площадку, и рядом со мной никого нет – ни ее, ни Фриды. В действительности этого не могло быть, но так мне запомнилось. К Гектору я вхожу один.