Паук поскреб в дверь. Ему было позволено беспокоить хозяина только по крайней необходимости. Клямп заложил книгу закладкой и накрыл большой картой сокровищ, которою он якобы все эти дни изучал.
— Что тебе?
Паук осторожно протиснул часть головы в приоткрытую дверь и сказал:
— Осмелюсь побеспокоить тебя, господин мой. Внизу у ворот стоит настоятель Фроско из Ведячего Лога. Он говорит, что у него к тебе важное дело.
Клямп вздрогнул, услышав имя человека, которого менее всего ожидал увидеть у себя в доме. Он спросил:
— Твои братья, они узнали, что за бумагу Фроско забрал у сатира?
— Нет, господин мой, не узнали. Фроско не расстается с ней ни днем, ни ночью.
Клямп уже устал проклинать себя за то, что, обнаружив книгу, он перестал обыскивать лачугу сатира. Там было так грязно и так отвратительно пахло, что ему хотелось поскорее оттуда уйти. И он был слишком взбудоражен находкой, чтобы рассуждать трезво.
— Ладно, введи его. И держи наготове свой яд.
Паук удалился, чмокая жвалами.
— Я знаю, — сказал Фроско, — что у вас есть книга, власть которой безгранична. И сильные мира сего пойдут на все, чтобы завладеть ею, и использовать ее в своих неблаговидных целях. Вы, архивариус, сейчас в великой опасности. Я стою перед вами, и это означает, что мое имя вы пока не нашли. Не знаю, сколько страниц отделяет вас от возможности меня уничтожить — быть может, десять, а, быть может, тысяча. Но пока я жив, я свидетель вашей победы, которую я в силах сделать недолгой. И я же в силах уберечь вас от неприятностей, которые принесет вам книга. Я предлагаю вам сделку. Вы отдадите мне запись Трисквета, и, клянусь, никто никогда не узнает, что лежит сейчас у вас на столе, спрятанное под большой картой.
Клямп молча пожевал губами, затем, склонив голову, взглянул на паука, караулившего в дверях. С шевелящихся жвал капал на пол зеленоватый яд.
Он погрозил настоятелю желтым ногтем.
— Нет, меня не проведешь. За глупца меня держишь, да? Ты получишь записку и побежишь с нею к своим иерархам. Думаешь, в награду они вернут тебя из той дыры? Видишь, мне многое о тебе известно. Ты у иерархов не на лучшем счету. Без записки тебе никто не поверит. Ты чужак, а я человек уважаемый. Против моего слова твое — ничто!
— Хорошо, ты прав, — произнес Фроско упавшим голосом, — я и не надеялся преуспеть. Но дай мне взглянуть на записку хоть краем глаза. Я заплачу, вот, здесь все мои сбереженья, — с этими словами он протянул архивариусу кошелек, туго набитый монетой. Но тот только рассмеялся:
— Оставь свои медяки себе. И убирайся, пока я не велел пауку продемонстрировать его искусство наказывать шантажистов.
Смиренно опустив голову, Фроско удалился.
«Зачем же он приходил, — размышлял Клямп, — не мог же он, в самом деле, думать, что я отдам ему записи Трисквета. Но я мог бы позариться на деньги и дать ему на них взглянуть. И я мог бы показать ему их из гордыни. Что бы это ему дало? Какую выгоду он искал? Запомнить тайные слова с одного взгляда невозможно…»
Из толстого руководства по зельеварению он извлек записку книжника.
Что если сатир действительно переписал текст? Переписал и отдал Фроско. А у того было достаточно времени, чтобы вызубрить последнее неиспользованное заклинание. И он приходил, чтобы сличить текст. Ведь безграмотный сатир мог и ошибиться. Вероятно, достаточно одной неверной буквы, чтобы текст не подействовал. Самграхас. Если, паче чаяния, Фроско его нашел, то у него есть доказательство существования книги. Последнее, единственное!
Холодок пробежал по спине Клямпа. Нельзя было допустить, чтобы Фроско продемонстрировал кому-либо силу книги. Но как ему помешать? Как остановить его, если тайное слово было передано ему верно?
Он пробежал глазами последнюю строку в записке. Выхода нет, надо уничтожить Самграхас раньше Фроско, кем бы или чем бы он ни был. Если он существует, то, вероятно, находится далеко, и его исчезновение не принесет Клямпу вреда.
Он успокоил сердцебиение и приготовился произнести текст.
Дождь усилился, грозя смыть нестойкие чернила. При свете фонаря, висевшего напротив дома Клямпа, Фроско разглядывал текст, выведенный его почерком на грязном листе бумаги.
Мирка-Свинопас, дуб, колокол, Самграхас и длинные, бессмысленные сочетания букв.
Если у каждой вещи есть тайное и едва произносимое имя, то нельзя ли предположить, что у каждого сочетания букв есть чувственное воплощение в этом мире? И, произнося выдуманное буквосочетание, не уничтожит ли он какой-нибудь камень или травинку, или живое существо?