Сегодня, вот, Хусин добрался до пальцев. Я бесстрастно смотрел, как хищный изогнутый клюв клещей приближается к моим рукам, как ухватывает отросший давно не стриженный ноготь и медленно рвет его, оголяя кровоточащее мясо. Ах-х-х-х-р-р… держись, Данмар, не вздумай кричать. Это скоро закончится, я обещаю. Поверь, я и не такое переживал в Преисподней, и ничего, живу как-то! Всего лишь стал эмоциональным калекой. Вот и ты терпи! Телесная боль это просто последовательность импульсов, идущих по нейронам к гипоталамусу. Так чего ее бояться? Давай, мы просто будем с тобой дышать глубже… Вот так…
Да, я часто обращался к телу мальчишки, как к постороннему человеку, и отождествлял его с тем ребенком, чей разум угас, вытесненный моим вторжением. Так в самом деле было легче терпеть муки и убеждать себя, что это все происходит не со мной. Что я просто невольный зритель жутковатого спектакля, пытающийся сохранять на своем лице маску невозмутимости.
— Ты как, Данмар? — Участливо поинтересовался палач. — У тебя выступила испарина. Может, все-таки расскажешь все, и мы закончим это?
— Нет-нет, мой друг, продолжай! — Немного осипшим голосом выдавил я из себя. — За твоей работой наблюдать сплошное удовольствие…
— Ну что за упрямец, — осуждающе поджал губы Хусин. — Дальше будет хуже, ведь это только прелюдия. Ну, давай же! Как ты создаешь молнии?
— Почти так же, как их рождают небеса, — ухмыльнулся я, украдкой переводя дух. — Ну что, ответ принимается? Мы закончили?
— Поражаюсь, откуда у тебя берутся силы паясничать, Данмар. Но я вынужден тебя кое о чем предупредить…
Палач неуверенно помялся, будто взаправду испытывал передо мной неловкость.
— Его Сиятельство приказал лишить тебя глаза, если к вечеру ты не заговоришь. Завтра второго. Через день — ушей. Потом настанет черед рубить пальцы, а за ними и запястья. Я буду укорачивать тебя вершок за вершком, пока не останутся лишь туловище и голова. Но и после этого я найду, что еще можно отрезать…
— У-у-у, — театрально протянул я, — звучит дерьмово, Хусин.
— Данмар, чтоб тебя! — Чертыхнулся мужчина, в сердцах стукая по пыточному столу. — Да что с тобой не так?! Ты разве не понимаешь, что такие увечья не сумеет залечить ни один даже самый искусный целитель?! Ты еще совсем юн, но обрекаешь себя на жизнь калеки! Неужели тебя это совсем не волнует?
— А что мне той жизни осталось? — Философски подметил я. — Иилий все равно прикончит меня рано или поздно. Причем, если я все выложу, то у него и вовсе не останется причин сохранять мне жизнь.
— Очень надеюсь, что до вечера ты изменишь свой выбор…
Клещи снова угрожающе клацнули металлическим клювом, а потом я, один за одним, лишился еще трех ногтей на своих пальцах. Но, как и обещал палач, это в самом деле было лишь вступление. Вскоре после этого он отложил инструмент и раскатал на столешнице впечатляющий набор всевозможных игл, зазубренных пилочек, крючков, ножниц и пинцетов. Затем всем этим многообразием он принялся тыкать в кровоточащее мясо, периодически прося меня одуматься и раскрыть секрет метания молний. Но я пока держался, еще ни разу даже не грохнувшись в обморок. И только льющийся градом с моего лба пот выдавал те непомерные для простого смертного усилия, которые я прикладывал для того, чтобы молча все это вытерпеть.
Уже не чая выбить из меня хоть кроху информации, Хусин выбрал из своего комплекта странное шило, острие которого было усеяно мелкими заусенцами. Он с ювелирной точностью стал ввинчивать его мне в палец под аккомпанемент моего шумного дыхания и чавкающих звуков. От усилий, которые требовались для сдерживания бунтующей плоти, потемнело в глазах, но разум все еще крепко держался за реальность.
— Я могу разрезать палец и осторожно вытащить это, — поделился палач, — либо начать вытаскивать его прямо так. Поверь, будет неприятно. Не передумал?
— Ну, если только неприятно, то потерплю, — улыбнулся я через силу.
— Выбор твой, Данмар…
Хусин потянул за рукоять, для полноты эффекта надавливая второй рукой на мой сломанный локоть, и ослепляющая вспышка боли фейерверком взорвалась в моей голове. Изображение в глазах поплыло, и если бы не удерживающий мою голову обруч, то я б уже рухнул лицом на бурый от впитавшейся крови стол.
Когда бурлящая пелена немного спала, и сознание прояснилось, то я обнаружил себя уже не в окружении холодных каменных стен, увешанных жуткими приспособлениями. Меня снова забросило в глухую чащу собственной души, аккурат напротив мрачного черного обелиска, который требовательно пульсировал, желая достучаться до меня.