Укрепившись в своем решении, я направилась в лазарет, небольшую больницу при монастыре. Но мне не позволили ухаживать за больными женщинами, заявив, что вид моего лица причиняет им беспокойство и вызывает ночные кошмары, а от запаха, идущего у меня изо рта, их тошнит.
Сестра Андреола никогда не заходила в лазарет, разве только для того, чтобы подержать больных за руки или посидеть рядом с ними, украшая своей вышивкой бесконечные церковные ризы и епитрахили, сплетая паутину шелковых ниток, подобно гигантскому белому пауку. Но за эти визиты остальные монахини превозносили ее чуть ли не до небес, неустанно приглашая приходить снова и снова.
Сестры в лазарете были слепы и глухи к Божьему замыслу, в невежестве своем не сознавая того, что взглянуть на мое лицо — то же самое, что получить благословение. Не желая, чтобы они и далее упорствовали в своем заблуждении, я обратилась к ним с настоятельной просьбой, но получила истерический отказ. Поэтому, вместо того чтобы ухаживать за больными, я выстирала все грязное белье в лазарете, даже повязки и одежду двух заболевших монастырских сестер, кожа которых покрылась отвратительно пахнущими огромными язвами.
Ночью я тайком пробралась к этим сестрам и поцеловала их в губы, а потом перецеловала каждую из их язв, хотя они и пытались оттолкнуть меня своими ослабевшими руками и ногами. Я сказала им, что так сильно люблю их души, что ничто не помешает мне спасти их. Обе заплакали. Далее я сообщила им, что, подобно Колетте из Корби, я способна исцелять больных, вкладывая им в рот кусочки пережеванной мной пищи, а также сбрызгивая их лица водой изо рта. Но они лишь жалобно стонали, когда я проделывала все это. А потом, подобно самой святой Каталине, я выпила ту воду, которой омывала их язвы, и она показалась мне слаще вина для причастия. В результате я заразилась той же лихорадкой, что и они, и слегла на много дней.
Пребывая в состоянии экстатического вознесения, я узрела множество видений и предсказала многие величайшие события. В моих видениях мне явилась красивая женщина моего роста и телосложения, одетая в золотое платье и укутанная по самые щеки шалью, расшитой драгоценными камнями. Если бы другие сестры записывали мои видения, то у них получилась бы толстая книга. Увы, сестры отказали мне в этом.
Что же касается вышеупомянутых монахинь, не пустивших меня в монастырскую больницу, прошло совсем немного времени, и одна из них слегла с раковой опухолью в груди, другую подкосила водянка, третью убило черепицей, сорвавшейся с крыши, поврежденной, несомненно, во время землетрясения, а четвертая и самая грубая из них подхватила скоротечную пневмонию после того, как в одиночестве приняла холодную ванну. Так что все четверо покинули сей бренный мир при самых печальных обстоятельствах.
Никто не может противиться мудрости и воле Господа Бога нашего.
Джанни дель Бокколе
Никто не мог обвинить в случившемся молодого хозяина. Никто. Уж не лекари, во всяком-то случае. И не стражи закона, которых вызвали, потому как кончина Ривы выглядела очень уж внезапной и насильственной. Палаццо Эспаньол затуманил им глаза. Эти мужланы только и делали, что пялились на гобелены и мраморные статуи, кланялись да расшаркивались, так что мозги выпадали у них из штанов. Они даже не сподобились задать самые простые вопросы. Например — что делал Мингуилло с молоденькой Ривой, когда она умерла?
— Я тут ни при чем, — отвечал наглый мальчишка, покусывая нижнюю губу, если кто-нибудь осмеливался спросить его об этом.
Бандитский Господь!
Это разбило сердце моего хозяина, мастера Фернандо, это разбило все наши сердца. Служанка Анна и моя сестра Кристина были безутешны. Я прижал обеих к себе и дал им выплакаться вволю, так что по моей груди текли целые каналы их слез.
Не стыдясь своих рыданий, мой хозяин, мастер Фернандо Фазан, приказал Кристине сложить в сундук все маленькие платьица Ривы, после чего незамедлительно предложил моей сестре новую должность горничной.
— Я не хочу здесь больше оставаться, — во весь голос плакала Кристина, но так, разумеется, чтобы ее не услышал мой хозяин.
Сдается мне, вся наша кровь вытекла сквозь трещины в стенах Палаццо Эспаньол, потому что мы ослабели и недоумевали, не зная, что делать, прямо как несмышленые котята.
Мингуилло Фазан
Как я уже упоминал, причем совсем недавно, читатель отправился на долгую прогулку в темноте с моим голосом за компанию. Принимая во внимание, что от других рассеянных и забывчивых протагонистов[24] этой истории он не услышит ничего, мне придется постараться, чтобы удержать его на своей стороне.