Слишком поздно я догадался обнюхать материю и бумагу, в которые был завернут коварный подарок. Любознательному читателю будет небезынтересно узнать, что от них пахло масляной краской.
Доктор Санто Альдобрандини
Когда на пороге нашей комнаты появился Хэмиш Гилфитер, от удивления я потерял дар речи.
Но только не Марчелла, бросившаяся ему на шею с таким восторженным криком, что он выронил на пол пакеты, которые держал в руках. На мгновение меня пронзил острый и ужасно неприятный укол ревности. Знать Марчеллу означало любить ее. Хэмиш знал ее долгие годы. Они путешествовали вместе – а я пока что был лишен подобной привилегии, несмотря на то что она была моей женой. Отойдя в сторонку, я принялся наблюдать за ними в поисках клинических симптомов сентиментального чувства вины или неловкости. В оправдание своей безосновательной и непозволительной ревности я могу привести только один довод: я еще не привык к надежности и незыблемости, которые внушает любовь.
Шотландец на мгновение отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки и приказал:
– А ну-ка, сделай так еще раз, девочка.
Марчелла подбежала к тому месту, где сидела до этого, потом вскочила со стула и вновь бросилась к нему в объятия.
– А куда подевалась твоя хромота, дитя мое?
– Башмачки. Волшебные башмачки. Мой брат Фернандо…
– Башмачки и кое-что еще, я бы сказал, – широко улыбнулся Хэмиш Гилфитер. – Вижу, ты наконец-то решилась позволить другим помочь тебе.
«А я должен позволить Марчелле любить, – напомнил я себе. – В этом заключается ее сущность». И теперь уже я обнял Хэмиша Гилфитера с искренней теплотой, восклицая:
– Какими судьбами?
– Я получил письмо от славного Джанни. Поэтому я знал, что Мингуилло Фазан направляется сюда, и боялся, что это не сулит Марчелле ничего хорошего. Он писал, что вы, Санто, уже здесь. Вот я и решил, что пора всем, кто в глубине души питает слабость к Марчелле, объединиться и попытаться сделать для нее что-нибудь.
Он посмотрел на наши тоненькие серебряные кольца, на наши лица, лучащиеся счастьем, и сказал:
– Вижу, что самое лучшее уже произошло. Стоило попасть в десяток штормов, чтобы увидеть это своими глазами.
Он поцеловал Марчеллу в лоб и собрал свои рассыпавшиеся по полу посылки.
– Я привез подарки, – пробормотал он, – от Сесилии и от себя.
– От Сесилии и от себя, – многозначительно повторил я, и он слегка покраснел.
– Да, я встретился с ней в Кадисе по пути сюда. Как вам наверняка известно, она там пишет портреты местных Бурбонов. Она попросила меня выполнить для нее в Арекипе пару пустяковых поручений – доставка и покупка, вы же знаете женщин. Она давно хотела смешать ляпис-лазурь из Анд со своей синей краской…
– Посылки? – резко спросил я. – У вас есть письмо для меня?
– Для вас у меня не письмо, доктор Санто, а ее наилучшие пожелания, – ответил Хэмиш и подмигнул.
И мне очень не понравился его озорной вид. Но что я мог сказать, дабы вытрясти все тайны из простого подмигивания? Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что мог многое сказать, и действовать решительно, и предотвратить… но я не сделал этого. Мне было слишком стыдно обнажать перед Марчеллой и Хэмишем Гилфитером свои преступные фантазии в такой радостный момент, и я решил повременить.
Торговец тем временем вскрывал самый большой пакет.
– Это для Марчеллы от Сесилии, – сказал он и развернул льняное полотнище с двумя дюжинами кармашков, в каждом из которых лежал тюбик масляной краски и пара кистей из беличьего меха.
Я выдохнул с незаслуженным облегчением. Сесилия Корнаро, как настоящий дракон, могла плеваться огнем, но в сердце ее таилась искренняя доброта.
Хэмиш Гилфитер обнял нас на прощание и, уже повернувшись, чтобы уходить, встряхнул еще одну свою посылку так, что она заурчала, как пустой желудок в предвкушении обеда.
– Не подскажете, где найти этого проходимца Джанни? У меня есть сильное желание влить ему в глотку галлон дрянного шотландского виски, чтобы он ощутил слабость в ногах. Я привез с собой все необходимое для этой цели.
Мингуилло Фазан
Через день после того, как Хэмиш Гилфитер доставил свою посылку, гангрена явилась ко мне уже не только в воспоминаниях. Наутро порезы от бумаги загноились, и в пальцах началось то самое зловещее покалывание, которое я уже ощущал однажды, будучи совсем еще мальчишкой, только что выстрелившим в свою сестру. От моей кожи исходило сияние, ставшее провозвестником болезни: то же самое сияние, как мне вспомнилось некстати, обещали и мои «Слезы святой Розы». Еще до наступления ночи испанский хирург Сардон поднялся по ступеням в мою комнату, вооружившись пилой с неровными зубьями и запоздалой бутылочкой карболовой кислоты, чтобы остановить гнилостное разложение.