Они о чём-то усердно будут перешёптываться между собой. Лишь бы не молчать – быстро догадаешься ты. Сквозь волны японского шугейза, наполнявшего для этих мест пустоту – до тебя будут доноситься неоновым свечением отрывки из странного диалога однояйцовых братьев с полярными судьбами, извращённых обстоятельствами:
–…возможно, большой ошибкой было поворачивать в ту сторону, – задумчиво станет объяснять байкер, – так или иначе – я ни о чём не жалею. Это, попросту – бессмысленно. А если меня и замучает совесть – то я всегда имею при себе вот это, – он театральным жестом продемонстрирует брату стакан с виски, после чего, до дна опустошит его.
После этого героического глотка, победивший в неравном бою свою совесть – станет смотреть на мир вокруг себя так, будто познает истинную его сущность.
– А как там твои ученики? – поинтересуется он.
– Всё плохо, – ответит учитель и поправит свисающие с носа очки, – кофеин, в последнее время – стал одним из крупнейших кулинарных мейнстримов; особенно – среди молодёжи. При этом, со всеми вытекающими последствиями. Смокинг брейки – с которыми я только-только научился бороться – самая меньшая из зол.
– Молодёжь совсем сбилась с пути.
– Так теперь ещё – эти кофе брейки; против них – нет никакой управы. Вот как им противостоять?
– Не знаю; не запрещать же, в самом деле, кофе?
– А стоило бы. Народ становится всё более нервным и меланхоличным. Не зря всю эту ересь в средние века называли «чёрной желчью».
– Ну да. Мои пацаны – дети гаражей – и те нормальнее будут.
– А надписи на стенах! Помнишь граффити с письками, закорючками и каракулями?!
– Ну?
– Так они вымерли! Вместо них, каждый день, как я иду в школу, я читаю красным выведенные строчки: «Кто мы?», «Откуда мы?», «Куда мы идём?», «Кто ты?», «Кто я?». Ты даже не представляешь, как это выводит меня из себя – я на грани нервного срыва.
– Жуть – это современное хулиганьё.
– Я не понимаю: что с этими детьми не так? Они разговаривают со взрослыми, которые лет на двадцать старше них.
– А это не их родители.
– Представь себе – нет. Просто друзья, которые старше тебя в два, в три раза! Они сидят с ними, пьют свой кофе; и ведь девочки – тоже. Они понимают, чем это грозит им?! Я никак не могу понять.
– Это только в этом городе, – покачает головой байкер, – в соседних городах подростки продолжают курить, говорить только со сверстниками и разрисовывать письками все, что видят вокруг.
– Я думаю уже о том, чтобы переехать.
– Сейчас многие так делают.
– И я их понимаю. Вот только не знаю – куда?
– Когда я впервые сбегал из дома – я тоже не знал, куда податься. А потом – как-то само собой всё наладилось. И посмотри на меня теперь, – он широко разведёт руками, чтобы брат мог лучше его разглядеть, – всё лучше, чем продолжать учить этих недоносков, которые направо-налево цитируют Маяковского, парят вейпами, крутят стимеры и пишут на стенах свои ужасные стишки.
Ты давно уже заметишь, как кислотные рисунки, оккупировавшие городские окраины – станут бурной струёй просачиваться в центральные районы. Даже полицейские башни, с их устрашающей архитектурной тавтологией, подверглись непреодолимому арт-обстрелу.
Несмотря на это, ты заметишь вокруг себя атмосферу гнетущего разрыва между центром и окраинами. Их последние сходства превратятся в основные их различая. И там, и здесь – будет царить абсолютная анархия. Полицейские башни, растущие в каждом квартале – окончательно потеряют последние крохи своего влияния и значения. Город, несмотря на всю свою гордыню, станет одиноким и избитым; страдающим от многочисленных неврозов со смещённым центром тяжести.
Его постоянно будут мучать кошмары.
Ты допьёшь свою «Вечную Жизнь» и посмотришь на дно стакана. В нём – будут две тоненькие трубочки. Ты поймёшь, что насладиться вечностью можно только тогда, когда есть с кем её разделить. А сидеть одному за барной стойкой со стаканом в руках – в этом будет гордость – но не будет никакого смысла и человеческого счастья.