Было всё ещё утро. По крайней мере, по-моему. Я вдруг сообразил, что я один. А потом сообразил, насколько часто я это вдруг обнаруживаю. Иногда меня посещала мысль, что обозначить свое существование я могу лишь написав на листе бумаги: Я сижу один. Давно догадывался, что я псих. Пристально смотреть внутрь. Быть отшельником, даже в компании. Желать в тысячный раз наверстать время, чтоб получить силу быть в одиночестве и играть. Незамедлительно на моем лбу расцвел цветок. Каинов цвет. Означать всё и злоупотреблять доверием всего, наслаждаясь вторжением силы в чужое существование. Мне часто представлялось, что лишь через игру можно вкусить силу, не подвергая себя опасности, если таковая имеется, и что, когда дух игры умирает, то остаётся убийство. В чужой мир попасть можно, но не напрямую. Ты спрятался за неким выражением, которое уместно при такой двусмысленности, всю жизнь носил маску, даже в момент, когда эту маску сбрасывал, потому что в глазах другого сам акт раскрывания точно также нуждается в истолковании.
Пока я так лежал, мне вдруг подумалось, что мои мысли бессвязны. Вполне знакомое ощущение. Удерживаясь в одном, максимум двух предложениях, они рассыпались, и я представлял свое сознание в образе неисправной канализации. Ни с того, ни с сего прорывает, а потом через какое-то время её заполняет снова. И каждое наполнение почти в точности походило на предыдущее. Я стал думать о Томе.
— Пошла вон! — сказал я собаке.
Рычание донеслось откуда-то из трепещущего нутра.
— Почему, — подумал я, — я должен с этим мириться?
Собака была всего лишь частью этого, последней каплей. Когда Том расслаблялся и переставал действовать на нервы… только под герой… словно его дублёр, возникала собака.
В мире джанки таких последних капель до фига и больше. Один человек обнаруживает необходимость предоставить больше свободы другому человеку. Нет ни одного, кого бы не довела Фэй. Но она продолжает время от времени со всеми встречаться, когда человек в отчаянии. Быть джанки — значит жить в сумасшедшем доме. Законы, полицейские силы, армия, толпы негодующего гражданского населения, вопящего как свора бешеных псов. Возможно, мы — самое слабое меньшинство из когда-либо существовавших; загнанное в нищету, грязь, убожество, не имеющее даже своего убежища в виде узаконенного гетто. Даже Вечный Жид не заходил дальше, чем джанки, причём без всякой надежды. Вечно в движении. В конечном итоге мы должны идти туда, где джанк, а никто точно не знает, где джанк, нельзя быть уверенным в том, что если джанк есть, его местонахождение не совпадает с приёмной исправительного учреждения. Еврей может встать и объявить: «Да, я еврей, а вот они меня обижают». Всегда есть возможность эффективного сопротивления, поскольку всегда найдутся такие гои, кого не шокирует до глубины души заявление еврея: «Быть евреем — не обязательно плохо». Запоздалая надежда, живущая во всяком джанки, заключается в том, что однажды нас начнут считать не преступниками, а «больными». Если медики[13] победят, кабала станет менее жесткой, но джанки, как и подневольным работникам, все равно придется отовариваться у уполномоченных представителей.
Между потребителями существует тайное соглашение: непрочное, истеричное, вероломное, нестабильное. Терпимость, происходящая из знания, что вполне возможно дойти до той точки, когда лгать, обманывать и воровать становится необходимостью, даже по отношению к другу, давшему на последний дозняк.
Том любит свою псину. Он борется с ней. Для него она единственное живое существо, не представляющее угрозы. Если она вдруг предаст его, он всегда может её убить. Именно собака как-то раз решила, что мне нельзя жить с ним. Это злое продолжение личности Тома, оружие.
За исключением моментов, когда нас держит героин, отношения между нами напряженные и непредсказуемые. Только вмазавшись, я могу простить Тому всё, даже болезненную медлительность, движения как у тепличного растения, когда он жахается после меня. Том всегда жахается после меня. Он никогда не настаивает на этом. Просто следует обычному ритуалу, который я со своей стороны всегда предпочитал игнорировать.
Иногда мы поздним вечером предпринимаем недолгие тайные прогулки по закоулкам Гарлема с целью затариться. У Тома есть в Гарлеме хорошие контакты и он любит брать меня с собой. Если не имеешь отношения ни к одному из подпольных объединений враждебного города, то это полезно для твоего морального состояния. В лунном свете, спускаясь по тёмной лестнице, ведущей вниз к парку, я ждал, когда он скажет: «Я пойду первым».
13
В оригинале — «АМА» (American Medical Association) — Американская медицинская ассоциация.