Иногда я пробую сочинять эпилоги к «Книге Каина». Одному Богу известно, удастся ли мне хоть когда-нибудь перебороть эту привычку. Мне нужен глаз на затылке и рука, чтобы давала затрещины. Ждёшь их, а сзади подкрадываются нежданно-негаданно приступы паники, так что эти эпилоги легко объяснить. Упасть камнем на самого себя, словно сова на серую мышку.
Снаружи, на канале, воет буксир. Я встаю и выхожу на мостик, узкую доску между дверью каюты и кормой баржи. Маленький зелёный буксир стремительно движется мимо меня и дальше по каналу в сторону Ист-Ривер. Волна мягко приподнимает и опускает палубу подо мной.
Разгрузочный кран временно прекратил работу. Крановщик вышел на пристань точить лясы с докерами. Голубой форд с мигающими задними фарами внушительных размеров выруливает через ворота на улицу.
Вода в канале снова разгладилась в кильватере буксира. Грязноватый серо-зеленый цвет. Её тусклая зеркальная поверхность покрыта пенкой из нефти, пыли, бумажек и, местами, — щепок. На верфи на другой стороне канала стоят две песочно-жёлтые баржи. Та, которая почти малотоннажная, возвышается над груженой баржей, словно пристать над низко лежащей дамбой. На малотоннажной барже, — её отбуксируют с приливом, — работает негр-португалец, с ним подруга и псина. Кабина второй баржи заперта.
Этим днём, чуть раньше, я засел на мостике и наблюдал за негром, как он наблюдает за разгрузкой своей баржи. Здешний кран отличается своеобразным гудком. Даже если смотришь через этот неширокий канал, кажется, что он возникает откуда-то издалека, похоже на отдаленный звук трактора в поле. И этот гул сливается со всеми прочими работающими на канале, они раскачиваются, их захваты поднимаются и резко опускаются, тросы натягиваются, они напоминают больших стальных птиц без крыльев и плюмажа, которые весь день непрерывно наклоняются что-нибудь подхватить клювом. Тот мужик курил трубку. Его баба время от времени выскакивала из каюты выбросить помойное ведро или развесить мокрые вещи. У меня не получалось как следует рассмотреть ее лицо, только что одета она была в линялую, почти бесцветную блузку, а волосы у нее светлые. Сложилось впечатление, что она крупная, с массивными ягодицами и развитыми бедрами.
Тетки на баржах редко попадаются красивые. Разве только случайные подруги. Ни разу не доводилось общаться с женщиной, на полном серьезе рассчитывающей окончить жизнь на барже. Женщинам, в большей степени, чем мужчинам, необходимо пустить корни, а плавучая жизнь с ее суровыми примитивными условиями их ломает. И нечасто женскому полу случается умереть на барже. А ежели вдруг, то это бывает, как когда Джео стоял в Ньюберге, и одна старая пьянь свалилась ночью и утонула, ее вытащили багром рано утром, одежда вся насквозь, лицо стало фиолетово-серым. Полиция обошла все баржи, на тот момент стоящие поблизости, пытаясь выяснить, с кем она была. Никто ее не опознал. Как рассказывал Джео, ее по всей видимости столкнули, но кто собирается признавать факт знакомства с такой бабищей? Он как раз с утра пораньше ширялся, говорил Джео, когда раздался резкий стук в дверь. Таракан у ребёнка в жестянке. Он решил, что это по его душу, что кто-то стуканул насчет героина. По стуку он просёк, что это мусор, Исполнительная Власть — их трое, один в штатском, дедок под шестьдесят. И он ему:
— Где твоя подружка, сынок?
Секунду информация поступала в мозг. Джео весь напрягся из-за торча и техники, каковые успел затолкать в ящик стола.
— Где твоя подружка, сынок? Она не вернулась сегодня ночью?
Джео вечно везёт в последний момент.
Единственный признак жизни на борту сейчас — струйка дыма из трубы смахивающей на старую халупу каюты. Видимо, что-то готовят. Слишком жарко, чтобы разжигать огонь для обогрева.
Рабочий снова разворачивается к своему крану, ковш которого бронированным кулаком покоится на моём грузе щебня. Я возвращаюсь в каюту.
Есть моменты, когда я теряю веру в других, порываю с ними, и пускай они покидают круг света и определенности, приходят и уходят, как им вздумается, неся с собой панику, хаос или же радость, в зависимости от моего расположения духа, моего состояния готовности. Готовность, как известно любому Бойскауту, есть истинная добродетель цитадели.
Из кипы бумаг, переживших мои периодические прореживания, я выбираю пару листков и читаю:
— Доза: целенаправленная ложка в бульоне жизненного опыта.