В римском хорографическом трактате III в. н. э. утверждается: «В Сагарисе родится камень, который называют саморезом; ведь его находят с уже вырезанным на нем изображением Матери Богов. Найти его трудно, и если его найдет кто-нибудь из резчиков, то он не удивляется, но с радостью смотрит на чудесную находку» (Лжеплутарх. О реках. 12. 2). Если принять на веру это сообщение, то речь может идти об агате, пейзажном халцедоне. Эти камни с полным на то основанием воспринимались как «чудеса природы». Таких чудес мне видеть не приходилось. Могу сослаться лишь на цветные фотографии пейзажного известняка в альбоме «Минералы мира», их сопровождает такой комментарий: «Вкрапления железа или марганца иногда образуют в горных породах причудливые узоры. Их можно сравнить с фантастическим пейзажем японских художников»[27]. В коллекции Роже Кайуа хранилась яшма, которой продавец дал единственно возможное название «Солнцепоклонница», странное творение природы, геологическая головоломка, каменное наваждение, избавиться от него можно, лишь убедив себя в том, что все эти цветные пятна выстраиваются в картину, некогда уже созданную художником и случайно подсмотренную писателем[28].
Лжеплутарха современные исследователи обвиняют в беззастенчивом вымысле (вся его вина в том, что он не пересказывает древние мифы, а сочиняет новые, дополняя их рассказами о диковинных растениях и камнях). Сведения о камне с изображением Матери Богов, скорее всего, пародия на аналогичные сообщения, например, у Плиния: «Про паросские каменоломни рассказывают чудо: когда однажды рубщики выломали клиньями глыбу камня, с обратной стороны оказалось изображение силена»[29]. Цицерон к подобной истории отнесся скептически: «Произвольно брошенные на доску краски могут обрисовать черты человеческого лица. Но неужели ты считаешь, что и красоту Венеры Косской также можно получить произвольным разбрызгиванием красок? (...) Карнеад выдумал, что в хиосских каменоломнях обнаружили голову паниска. Верю, что нечто похожее нашли, но уж, наверно, не такое, чтобы его можно было признать творением Скопаса» (Цицерон. О дивинации. I. 23).
Загадка камней, в которых можно различить тот или иной сюжет, волновала, как я уже сказал, Роже Кайуа, рационалиста, ставшего мистиком. В эссэ «Миражи» он дает психологическую разгадку: «При созерцании картины, зрелища, да и любого объекта, представшего перед глазами, чаще, чем кажется, устанавливается компромисс между ощущением и тем, что привносят, дополняя и корректируя его, смутные воспоминания, мгновенные догадки ума или игра воображения. Даже фотография не составляет исключения. При малейшем озадачивающем отклонении требуется ключ, который придаст образу прочность, незыблемость. Достаточно, чтобы на снимке был изображен предмет, странный сам по себе или вследствие непривычного ракурса, в котором фотограф решил его показать, — и разум спешит заполнить образовавшуюся брешь, то есть подавить свое удивление. Моментально включается интерпретация — рассудочная или импульсивная, которая, впрочем, не столько угадывает, сколько пассивно чему-то поддается»[30]. Самым знаменитым в средиземноморской традиции является описанный Плинием Пирров агат, в котором распознают Аполлона, играющего на лире в окружении девяти муз со свойственными каждой из них атрибутами, попавших внутрь камня без какого-либо вмешательства искусства.
В срезах ландшафтного халцедона порой обнаруживаются удивительные картины. Именно об этом говорит Плиний: индийские агаты «воспроизводят облик рек, лесов, вьючных животных, а также колесницы, фигурки и убранство коней» (Плиний. XXXVII. 54). О природных изображениях на агате говорится в поэме Марбода Реннского, пересказывающего сведения Плиния: