К тому времени уже появились первые звезды. Полагаю, я должен был закончить вычерпывать воду, смотать веревку и, без сомнения, достать наш маленький оловянный фонарь и зажечь его.
Но ничего этого я не сделал. Вместо этого я сел на корму, где привык сидеть, положил дрожащие руки на румпель и попытался отдышаться; я чувствовал, как колотится сердце, и ощущал сладко-соленый привкус моря. Я несколько раз сплюнул, слишком усталый и потрясенный, чтобы встать и достать новую бутылку воды.
Встала Зеленая — больше и ярче любой звезды, летящий виток видимой ширины, в то время как звезды — всего лишь мерцающие точки света. Я смотрел, как она поднимается над тусклыми белыми скалами и колышущимися пахучими ивами, и спрашивал себя, видел ли ее Шелк на дне могилы во сне (где она могла бы быть подходящим украшением) и не забыл ли он о ней, когда проснулся — или, может быть, просто забыл рассказать мне о ней. Даже если бы она была там, он не знал, какой ужас увидел.
Где-то через час мне пришло в голову, что если бы левиафан появился на несколько минут позже, он почти наверняка убил бы меня. Даже в последних лучах Короткого солнца я едва избежал смерти.
В темноте…
Эта мысль вновь наполнила меня энергией, хотя я не могу объяснить, почему. Я зажег фонарь, повесил его на мачту, нашел черпак и возобновил работу, устало зачерпывая черную, как чернила, воду и выливая ее за борт. Когда я был мальчиком, у нас были насосы, чтобы поднимать воду из наших колодцев; никто, кроме очень отсталых сельских жителей и самых бедных из бедных, не бросал ведра в свои колодцы и не поднимал их снова. Работая, я размышлял о том, насколько легко подобное устройство осушило бы наполовину заполненную водой лодку, и решил построить его, когда смогу, и думал о том, как можно было бы построить такую штуку — медную или деревянную трубу с поршнем, который сначала засасывал бы воду, а затем, когда положение клапанов менялось бы от движения рукоятки, выталкивал бы ее обратно в море.
Я страстно мечтал о бумаге, пере и чернилах. В трюме было полно ящиков с бумагой, но я не осмелился открыть их, опасаясь, что она промокнет; к тому же у меня не было чернил, чтобы сделать чертежи.
Вычерпывать воду легко, поначалу, когда вода стоит высоко. Но дальше все труднее и труднее (я полагаю, все это знают). Когда мой черпак поскреб по дереву, я услышал мягкий и почти неслышный звук, который, казалось, вернулся из далекого прошлого, шепот звука, который ассоциировался с каким-то подобным трудом давным-давно, с молодостью и с едким запахом желтой пыли. Я перестал вычерпывать воду, выпрямился, чтобы дать отдых спине, прислушался и услышал, в дополнение к этому памятному и почти неслышному шороху, слабый скрип мачты.
Я подумал, что волны стали немного выше и качают нас, но баркас под ногами был таким же надежным, как и любой пол. Слабый шорох вернулся, возможно чуть громче, и на этот раз я понял, что это такое — или, скорее, чем это могло быть: звук, с которым мой отец переворачивал страницы своего гроссбуха, пока я подметал пол в лавке. День закончился, палестра закрылась, магазин был близок к закрытию. Время, чтобы подсчитать продажи, проверить, сколько осталось этого и сколько того, что надо дозаказать в конце месяца или, возможно, в конце года. Время пересчитать биты в кассе и прикинуть, что общая сумма не вполне покроет стоимость сегодняшнего ужина для Рога (который так неохотно помогает в лавке), остальной мелюзги и жены.
— Пора закрываться, — сказал я вслух неизвестно кому и пошел на корму, туда, где самый слабый бриз переворачивал страницы «Книги Шелка», лежавшей на одном из ящиков — страница за страницей, испещренные пятнами воды.
Пора закрываться.
Так оно и есть, подумал я об этом тогда, впервые в жизни. Мое отрочество было и кончилось давным-давно, как и моя молодость. Я женился, потому что нам с Крапивой казалось естественным жениться — мы планировали это с детства. Мы не расстанемся добровольно, пока оба живы, сколько бы лиг не разделяло нас; и если она умрет раньше меня, я не женюсь снова. Жизнь и судьба подарили нам троих сыновей; нам бы хотелось иметь дочь или даже двух, но теперь, возможно, уже слишком поздно для этого. Или, если не было слишком поздно, стало, когда я вернулся из Витка длинного солнца.
Пора закрываться, сводить счета.
Именно это, как я понял, сидя в одиночестве над спокойным морем, было главной причиной, по которой я с такой готовностью принял задание, которое просили меня выполнить эти пять человек. Как же они были удивлены! Они привезли еду, палатки и сундуки, полные одежды, рассчитывая потратить неделю или больше на Ящерице; но в моих книгах Шелк был счетом, который никогда не закрывался, настолько большим, что он затмевал все остальные. В пятнадцать лет я считал его величайшим из великих людей. В свои тридцать пять лет, став чуть выше, плотнее и почти лысым, я все еще считал его великим человеком.