Я думал, что мы поедем к дяде Теленку, но Отец выбрал другое место — хороший большой дом, принадлежавший даме по имени Перец. Шкура уже встречался с ней, и она никак не могла смириться с мыслью, что я — не он. Но она была милой старой дамой.
Отец объяснил, что нам нужно, и она сказала, что у нее есть такое место — гостевая комната, в которой есть только одно окно, но две кровати. Мы пошли туда, и там было большое окно, забранное металлическими прутьями. Она не называла их прутьями, и они были красиво закручены так, что в середине получился цветок, но это были прутья. Я ухватился за них и попытался вытащить, но не смог заставить их даже немного согнуться.
Она ушла, и мы закрыли дверь, заперли ее на засов и легли на кровати, Отец и я — на одну, а Джугану — на другую. После этого я долго смотрел в потолок, и ничего не происходило. Было около двух часов дня, и солнце светило довольно ярко. Это был интересный потолок, потому что кто-то расписал его так, будто ты стоишь вверх ногами и смотришь вниз на сад. Там был фонтан, в котором отражалась Зеленая, и эти большие белые цветы, что распускаются по ночам, и даже летучая мышь. Но через некоторое время мне это порядком надоело.
Наверное, и Отцу тоже, потому что он сказал:
— О чем ты думаешь, Джугану? Ты в каком-то смысле сражаешься со мной.
Джугану ответил, что нет, и они немного поговорили об этом. Птица начала говорить, иногда сама, а иногда за нее говорила Сцилла. Мне это не понравилось, и я думаю, что Отец, должно быть, заметил это, потому что велел ей замолчать. Затем он сказал Джугану подойти и лечь там, где был я, а мне лечь в его постель. Мне это тоже не нравилось, потому что я, естественно, беспокоился за отца. Но я перелег.
Потом он заговорил с Джугану о том месте, куда мы пытались попасть. Я никогда раньше не слышал, чтобы он так говорил, да и вообще никто. Я собираюсь записать все, что помню, но не думаю, что смогу заставить вас услышать это так, как слышал я, лежа на спине, глядя на летучую мышь и наблюдая, как темнеет комната.
— Представь себе виток, такой старый, что даже времена года в нем стерлись, — сказал Отец, — виток, на котором когда-то были такие же джунгли, как у вас, с широколистными растениями, множеством цветов и огромными деревьями. В наше время для этого слишком холодно, и когда люди этого витка говорят о нашем, они имеют в виду пятьсот лет.
Солнце красное. На тенеподъеме всегда холодно, и прохладно даже тогда, когда Красное солнце находится в зените. Весь день напролет можно видеть звезды, если только они не скрыты облаками. Подумай о витке, где нищие убивают бродячих собак ради их шкур.
Он говорил еще довольно долго, а потом сказал:
— Что наполняет твое воображение, Джугану? Куда летят твои мысли? Будь честен со мной.
— Я думал о витке, который ты описал, — сказал Джугану, — о витке, в которым мы были, и о лодке крылатой женщины.
— О чем еще?
— Что я буду там таким же человеком, как ты, лучшим человеком, чем ты, Раджан, потому что я буду моложе и сильнее, таким же молодым и сильным, как твой сын, и мне не придется питаться от него, чтобы стать сильным. Ты знаешь, как мы размножаемся, Раджан? Мы, Народ?
— Я знаю, что ваши яйца должны полежать в нагретой солнцем воде. И больше ничего.
— Нет муж, — сказала птица. — Народ? Никогда! Нет Виток, — и я понял, что это Сцилла. — Нет там. Хорош! Плох вещь!
Джугану сел:
— Мы там! Они привели нас! Мы повсюду!
Отец заставил его лечь и велел Сцилле молчать, если она хочет сделать то, что сказала ей Великая Сцилла. После этого она почти ничего не говорила. А может, и вообще ничего.
— А как вы размножаетесь, Джугану? Если это не слишком личное, мне было бы интересно узнать.
— Мужчина должен построить хижину ради приличия, — начал Джугану своим старым надтреснутым голосом. — Он выбирает хорошее место, уединенное место, где солнце, которое ты называешь коротким, целует воду. Он строит ее из маленьких зеленых веточек, сплетенных вместе. Нам трудно сплетать их, но мы можем это делать, и если мужчина хочет спариваться, то именно это он и должен сделать.
— На Зеленой, — сказал Отец.
— Всегда на Зеленой. Ваши воды недостаточно теплые для нас, и в них нет правильной жизни. В воде должна быть правильная жизнь, иначе дети будут голодать.
Он строит хижину, украшает ее цветами и уходит на целый день. Когда он возвращается, там, возможно, никого нет, и его цветы завяли. Он уносит их подальше и бросает в воду, а утром собирает свежие, еще больше прежнего, и снова украшает ими хижину. И снова он уходит.