– Никаких врагов у нее не было, – сказал он. – Только не у нее. Ну, может быть, несколько женщин, которые завидовали ее красоте.
Луис крутил в руках кусочек сахара в обертке, который ему выдали вместе с кофе. Пока Солель был пьян, от него можно было получить кое-какую информацию, но странно, что Катерина описала этого коротышку, сидящего напротив него, как самого близкого друга Филиппа.
– Вы думаете, что Филипп убил ее?
Солель оттопырил губы.
– Кто знает?
– Что вы имеете в виду? По-вашему как?
– О! Он мой друг. Если бы я знал, кто убил ее, я бы сказал об этом.
Это было похоже на правду. Может, коротышка просто топит в коньяке свои печали?
– Он был джентльменом... – сказал Солель, рассеянно блуждая глазами по улице. Через запотевшее окно кафе можно было видеть, как парижане храбро борются с очередной яростной метелью, тщетно стараясь сохранить свою осанку и свое достоинство в зубах бури.
– Джентльменом... – снова повторил он.
– А девушка?
– Она была прелестна, и он был влюблен в нее. Конечно, у нее были и другие поклонники. Женщины ее типа...
– Ревнивые поклонники?
– Кто знает?
Опять: кто знает? Все повисло в воздухе, точно пожатие плечами. Кто знает... кто знает... Луис начал понимать страсть инспектора к истине. Потому что впервые за десять лет он поставил себе жизненную цель: пробиться через все эти, висящие в воздухе, безразличные «кто знает?» и выяснить, что же случилось в комнате на улице Мортир. Не приблизительно, не с художественной точки зрения, но истину, полную, непререкаемую истину.
– Вы не помните никакого конкретного человека, который ухаживал бы за ней? – спросил он.
Солель усмехнулся. В его нижней челюсти торчало только два зуба.
– О, да. Был один.
– Кто?
– Я так и не узнал его имени. Крупный мужчина: я видел его вне дома три или четыре раза. Хоть от него так пахло, что можно было подумать...
По его выражению лица можно было безошибочно понять, что этот мужчина был гомосексуалистом. Поднятые брови и оттопыренные губы делали его вид двусмысленным даже под этими мощными линзами.
– От него как-то пахло?
– О, да.
– Чем?
– Духами, Луис. Духами.
Где-то в Париже был человек, который знал эту девушку, возлюбленную Филиппа. Он не смог совладать со своим ревнивым гневом. В приступе такого неконтролируемого гнева он ворвался в квартиру Филиппа и разделался с девушкой. Похоже, все было ясно.
Где-то в Париже.
– Еще коньяку?
Солель покачал головой.
– Мне и так уже плохо, – сказал он.
Луис подозвал официанта, и в это время его взгляд упал на вырезку из газеты, прикрепленную над стойкой бара. Солель проследил за его взглядом.
– Филиппу нравились эти картинки, – сказал он.
Луис поднялся.
– Он иногда приходил сюда, чтобы поглядеть на них.
Вырезки были старыми, пожелтевшими от времени. Некоторые из них представляли чисто местный интерес: количество шаровых молний, которые наблюдали на близлежащих улицах; о мальчике двух лет, который обгорел до смерти в своей кроватке; о сбежавшей пуме; неопубликованный манускрипт Рэмбо; подробности авиакатастрофы в аэропорту Орлеана (с фотографией). Но были и другие вырезки, некоторые были совсем старые: зверства, странные убийства, ритуальные изнасилования, реклама «Фантомаса» и «Красотки и Чудовища». И почти похороненная под этой кипой черно-белая фотография, настолько странная, что, казалось, она вышла из-под руки Макса Эрнста – полукольцо хорошо одетых господ, многие из них с густыми усами, столь популярными в конце прошлого века, сгрудились вокруг огромного, кровоточащего тела человекообразной обезьяны. Лица на фотографии выражали охотничью гордость, полную власть над мертвым зверем, который, как подумал Луис, был гориллой. Его запрокинутая голова в смерти казалась почти благородной, надбровья выступали и были покрыты шерстью, челюсть, невзирая на ужасную рану, была опушена патрицианской бородкой, закатившиеся глаза, казалось, выражали презрение ко всему этому безжалостному миру. Они, эти выкаченные глаза, напомнили Луису Хорька в своей норе-конторе, бьющего себя в грудь.
«Человеческое сердце».
Жалкое зрелище.
– Что это? – спросил он прыщавого бармена, показывая на фотографию мертвой гориллы.
Ответом ему было пожатие плеч: безразличие к судьбе людей и человекообразных обезьян.
– Кто знает? – сказал Солель за его спиной. – Кто знает?
Это не была человекообразная обезьяна из рассказа По, уж это наверняка. Рассказ был написан в 1835 году, фотография сделана позже. Кроме того, человекообразная обезьяна на фотографии была без всяких сомнений гориллой.
Что же, история повторилась? Неужели другая обезьяна, другого вида, но тем не менее человекообразная, потерялась на улицах Парижа на пороге нашего века?
А если это так, то история с человекообразной обезьяной может повторяться... почему бы не дважды?
Когда Луис шел морозной ночью в свой номер в отеле Бурбонов, его все больше привлекал этот образ повторяющихся событий, его скрытая симметрия. Возможно ли, что он, внучатый племянник С. Августа Дюпена, оказался участником еще одного такого события, в чем-то схожего с первым?
Ключ от комнаты Филиппа на улице Мортир казался ледяным в руке, и хотя уже близилась полночь, он не смог удержаться и свернул с моста на Севастопольский бульвар, потом на запад – на бульвар Бон-Нувель и на север – на Пляс-Пигаль. Это была долгая, утомительная прогулка, но он чувствовал, что ему необходим холодный воздух, чтобы его голова оставалась ясной и неподвластной эмоциям. Так что до улицы Мортир он добрался лишь через полтора часа.
Это была ночь с субботы на воскресенье, так что из многих комнат доносился шум. Луис поднялся на два пролета наверх так тихо, как только смог, сумерки скрывали его присутствие. Ключ легко повернулся в замке, и дверь отворилась.
Комнату освещали огни с улицы. Кровать, которая занимала в комнате основное место, была неубрана. Должно быть, простыни и одеяло унесли в лабораторию для судебной экспертизы. Пятна крови на матрасе в сумерках казались черничного цвета. Других свидетельств преступления в комнате не было.
Луис подошел к выключателю и нажал на него. Ничего не произошло. Он зашел в комнату подальше и уставился на светильник. Лампочка была разбита вдребезги.
Он подумал о том, чтобы уйти отсюда, оставить эту темную комнату и вернуться утром, когда теней тут будет поменьше. Но пока он стоял под разбитой лампочкой, глаза его немного привыкли к темноте, и он начал различать большой закрытый шкаф тикового дерева у дальней стены. Разумеется, чтобы собрать одежду Филиппа много времени не уйдет. Иначе ему придется возвращаться на следующий день, проделывать еще один долгий путь по снегу. Лучше сделать это сейчас и поберечь свои кости.
Комната была большая, и в ней еще царил беспорядок, оставленный полицией. Пока Луис прокладывал себе дорогу к шкафу, он спотыкался то об опрокинутую лампу, то о разбитую вазу. На втором этаже под ним вопли и визг какой-то удавшейся вечеринки заглушали весь производимый им шум. Это была оргия или драка? Шум с успехом мог относиться и к тому, и к другому.
Он открыл верхний ящик комода, потянул его на себя, и тот внезапно вывалился, открыв взору все пристрастие Филиппа к мелким удобствам: чистые тонкие рубашки, пара носков, носовые платки с инициалами, – все отглажено и надушено.
Он чихнул. Холодная погода усилила хрипы в груди и выделение слизи в носовых пазухах. Носовой платок был у него в руке, и он высморкался, прочищая заложенные ноздри. И тут впервые до него дошел запах этой комнаты.
Над запахами сырости и увядших растений преобладал один сильный запах. Духи, всепроникающий запах духов.
Он резко повернулся в темной комнате, услышав, как хрустнули его собственные суставы, и взгляд его упал на какую-то тень за кроватью. Огромную тень, которая все росла и росла.