– Соседи.
– Что это? – спросил Гейвин, по-прежнему рассматривая распухшее кукольное лицо в воде.
– Тебя это не касается.
– Почему он такой скрюченный? Он умирает, что ли?
С кислой улыбкой на губах Гейвин обернулся.
– Ты ждешь, когда я расплачусь с тобой?
– Нет.
– Черт возьми! Ты на работе или нет? Там, за кроватью, лежат деньги. Возьми, сколько посчитаешь нужным. За потерянное время... – он оценивающе посмотрел на Гейвина, – и молчание.
Статуя. Гейвин уже не мог оторвать взгляд. Его собственное распухшее лицо, смутившее разум неизвестного художника, медленно разрушалось водой.
– Не удивляйся, – произнес Кен.
– Что происходит?
– Тебя это не касается!
– Ты это украл... так? Это, верно, стоит немалых денег, и ты украл?
Рейнольдс, казалось, в конце концов устал лгать.
– Да, я это украл.
– И сегодня за этим кто-то приходил.
Кеннет пожал плечами.
– Не так ли? Кто-то за этимприходил?
– Да. Да, я этоукрал, – механически повторил он за Гейвином, – и кто-то за этимприходил.
– Это – все, что я хотел узнать.
– Не возвращайся сюда, Гейвин, или как тебя там. И не выдумывай ничего, меня здесь не будет.
– Ты боишься вымогательства? Я – не вор!
Взгляд коллекционера стал презрительным.
– Вор ты или нет, будь, во всяком случае, благодарен за то, что он – в тебе.
Рейнольдс отступил, давая Гейвину пройти. Но тот даже не шелохнулся.
– Благодарен за что???
Слова Кена явно разозлили его. Он был оскорблен тем, что его выставляют с какой-то небылицей, не удостаивая даже мало-мальски толкового объяснения.
У Рейнольдса же просто уже не было сил для объяснений. В изнеможении он облокотился о дверь.
– Уходи, – тихо сказал он.
Гейвин кивнул и вышел. Когда он был уже в прихожей, от статуи, видимо, отвалился изрядный кусок краски. Было слышно, как заплескалась вода в ванной. Можно даже было представить, как заколыхались на статуе световые блики.
– Спокойной ночи, – произнес ему вслед Кен.
Гейвин не ответил. Даже не вспомнив о деньгах, он вышел. Будь проклят этот дом со всеми его надгробиями и тайнами.
На пороге он обернулся. Через открытую дверь гостиной на него взглянуло лицо Флавина-Знаменосца. «Должно быть, герой», – подумал он. Только героя могли почтить подобным образом. С ним такого не произойдет. Его лицо умрет вместе с ним.
Он закрыл за собой входную дверь. Тут же напомнил о себе больной зуб. И тут же возобновился стук. Стук кулака по стене.
Или внезапная ярость пробуждающегося сердца.
Утром зубы выли уж невыносимо, и он отправился к дантисту, надеясь уговорить секретаршу принять его немедленно. Но очарование покинуло его, глаза не сверкали таким обаянием, как обычно. Она сказала, что придется подождать неделю. Он – что дело срочное, на что она заметила, что ей так не кажется. Начинался не самый хороший день: зубная боль, секретарша-лесбиянка, снег хлопьями, ворчливые женщины на каждом углу, безобразные дети, безобразное небо.
В тот день началось преследование.
Поклонники преследовали Гейвина и до этого, но не до такой степени. Бывало, его по-собачьи сопровождали целыми днями, из бара в бар, с улицы на улицу, и это просто выводило из себя. Ночь за ночью видеть одно и то же надоевшее лицо, никак не решающееся купить ему выпивку, а может, даже предложить часы, кокаин, неделю в Тунисе или что-нибудь еще. Он очень быстро проникся отвращением к этому липкому обожанию, скисающему еще скорее молока, вонь от которого стояла, казалось, до самых небес. Один из его наиболее пылких обожателей, как ему говорили, прославленный актер, никогда не пытался подойти близко, просто ходил за ним повсюду, и все смотрел и смотрел. Вначале это внимание льстило Гейвину, но вскоре удовольствие сменилось беспокойством, и однажды, случайно наткнувшись на этого парня в одном из баров, он пригрозил проломить ему череп. А в тот вечер он был так взвинчен, так раздражен бесконечными пожирающими взглядами, что этому жалкому человечку непременно досталось бы, не пойми он намека. Возможно, он вернулся домой и повесился.
На этот раз все обстояло совсем не так. Не преследование, а, скорее, ощущение слежки. Не было никаких доказательств того, что кто-то висит у него на хвосте, просто чертовски дурное чувство. Каждый раз, когда он оглядывался, ему казалось, что кто-то отступает в тень. Иногда на ночной улице случайный прохожий вдруг начинал идти с ним в ногу, аккомпанируя каждому удару его каблука, каждому срыву шага. Это напоминало паранойю, исключая, может быть, то, что сам он не был параноиком. Если бы это было так, думал он, ему бы уже давно об этом сказали.
Кроме того, стали происходить совершенно необъяснимые вещи. Однажды утром старуха-кошатница, жившая над ним, поинтересовалась лениво, что за чудак приходил к нему поздно ночью и прождал, поглядывая на дверь, несколько часов. Ни один из его знакомых не подходил под описание.
В другой день на людной улице он отделился от толпы, отойдя к двери закрытого магазина, чтобы прикурить сигарету. Когда он зажег спичку, в засаленном дверном стекле вдруг застыло чье-то отражение. Пламя обожгло пальцы. Гейвин выронил спичку и опустил глаза. А когда он повернулся, людское море уже скрыло его преследователя.
Это было дурное, очень дурное чувство. И самое ужасное – не было понятно, чем оно вызвано.
Гейвин никогда не разговаривал с Преториусом, хотя они и обменивались небрежными кивками при встрече на улице и каждый справлялся о другом у общих знакомых, как будто они были друзьями. Преториус был негром, возраст между сорока пятью и смертью. Известный сводник, утверждавший, что происходит от Наполеона. Под его началом довольно успешно работало множество женщин и три или четыре мальчика. Когда Гейвин только вышел на улицу, ему советовали попросить покровительства у Преториуса, но он был слишком горд, чтобы просить о такого рода помощи. В результате теперь он не пользовался расположением Преториуса и его клана, однако, поскольку он стал довольно заметной фигурой, никто не решался бросить вызов его праву быть самим по себе. Поговаривали даже, что Преториус выражал несколько недоброжелательное восхищение его жадностью.
Восхищение или нет, но в один из адских холодных дней Преториус вдруг нарушил молчание и первым заговорил с ним.
– Эй, белый!
Было около одиннадцати, и Гейвин шел из бара на Сент-Мартин-Лейн в клуб на Ковент-Гарден. Улицы были еще достаточно людны, и среди многочисленных посетителей театров и кино можно было найти хорошего клиента, хотя у него в тот вечер к этому не было никакой охоты. В кармане лежала сотня, заработанная накануне. Достаточно, чтобы твердо стоять на ногах.
Первое, что пришло в голову при виде загородивших дорогу Преториуса и его головорезов, было: им нужны деньги.
– Послушай, белый.
Преториус добродушно улыбался. Нет, он не был уличным вором. Не был и не будет.
– Белый, мне нужно переговорить с тобой.
Преториус достал из кармана орех, расколол его в руке и отправил содержимое в огромный рот.
– Догадываешься о чем?
– Что тебе нужно?
– Я уже сказал: немного переговорить. Кое о чем расспросить. Идет?
– Хорошо. О чем?
– Не здесь.
Гейвин взглянул на когорту Преториуса. Это не были гориллы, не в стиле черных. С другой стороны, это были и не пятидесятикилограммовые хиляки. Обстановка в целом складывалась довольно нездоровая.
– Благодарю.
Спокойным, насколько он был способен, шагом Гейвин прошел мимо троицы, последовавшей за ним. Он мысленно умолял их отвязаться, но они не отставали. Преториус положил руку ему на плечо.
– Послушай. До меня дошли неприятные новости о тебе.
– Не может быть!
– Боюсь, что может. Мне сказали, что ты напал на одного из моих ребят.
Гейвин прошел шесть шагов, прежде чем ответить.
– Нет, вы ошиблись. Это – не я.
– Он узнал тебя, белый, ты доставил ему кучу неприятностей.
– Говорю вам, это – не я!
– Ты – псих, слышишь? Тебя стоит поскорее упечь за решетку.
Преториус все больше сердился. Прохожие обходили их стороной.