Черрик обнаружил Стампфа лежащим, как мешок, на переднем сиденье джипа; его измученное лицо было еще более несчастным.
– Локки тебя требует, – он тряс немца, пытаясь вывести его из прострации. – Они все еще в деревне. Ты должен поговорить с ними.
– Я не могу двинуться, – застонал Стампф, – я умираю…
– Локки велел доставить тебя живым или мертвым, – сказал Черрик. Со Стампфом его объединял страх перед Локки; и, пожалуй, еще одна вещь: жадность.
– Я чувствую себя ужасно, – продолжал ныть Стампф.
– Если ты не пойдешь со мной, он придет сам, – заметил Черрик.
Это был сильный аргумент. Стампф принял мученический вид, потом закивал своей большой головой.
– Хорошо, – сказал он. – Помоги мне.
У Черрика было мало желания притрагиваться к нему: от болезни тело Стампфа выделяло миазмы. Казалось, его кишки выдавливаются через кожу, которая имела какой-то отвратительный металлический оттенок. Все же он подал руку. Без помощи Стампф не преодолел бы сотню ярдов до поселения. Локки уже выкрикивал нетерпеливые ругательства.
– Да шевелись же, – говорил Черрик, стаскивая Стампфа с сиденья. – Надо пройти всего несколько шагов.
Добравшись до поселения, они застали все ту же картину. Локки оглянулся на Стампфа.
– Нас тут держат за чужаков, – сказал он.
– Вижу, – безжизненно отозвался Стампф.
– Скажи им, чтобы проваливали с нашей земли. Скажи им, что это наша территория: мы ее купили. И не хотим никаких поселенцев.
Стампф кивнул, стараясь избегать бешеных глаз Локки. Иногда он ненавидел его почти так же, как самого себя.
– Начинай, – Локки дал знак Черрику, чтобы он отошел от Стампфа.
Тот подчинился. Не поднимая головы, немец качнулся вперед. Несколько секунд он обдумывал свою речь, затем поднял голову и вяло изрек три слова на плохом португальском. Локки показалось, что слова просто не дошли до аудитории. Стампф попробовал еще раз, мобилизуя весь свой скудный словарь, чтобы пробудить наконец искру понимания у этих дикарей. Мальчик, которого так забавляли кульбиты Локки, смотрел теперь на третьего демона: улыбка исчезла с его лица. Этот третий был совсем не смешной, по сравнению с первым. Он был болен и измучен; от него пахло смертью. Мальчик отвернулся, чтобы не вдыхать запах гниющего тела.
Стампф оглядел маслянистыми глазами своих слушателей. Если они поняли, но прикидываются, то это потрясающая игра. Исчерпав свое искусство, он немощно повернулся к Локки:
– Они меня не понимают.
– Скажи им еще раз.
– Мне кажется, они не понимают по-португальски.
– Скажи им как-нибудь.
Черрик щелкнул затвором:
– Нечего с ними разговаривать, – он тяжело дышал. – Они на нашей земле. Все права на нашей стороне…
– Нет, – сказал Локки. – Мы не будем стрелять. Не будем, если есть возможность мирно убедить их уйти.
– Они не понимают здравых рассуждений, – возразил Черрик. – Посмотри на них – это звери, которые живут в дерьме.
Стампф попытался было возобновить переговоры, помогая своему дрожащему голосу жалостливой мимикой.
– Скажи им, что мы пришли сюда работать, – подсказывал Локки.
– Я делаю все, что могу, – вспылил Стампф.
– Что у нас есть бумаги.
– Не думаю, что это произведет на них впечатление, – сказал Стампф с осторожным сарказмом.
– Просто скажи им, чтоб убирались. Пусть селятся где-нибудь в другом месте.
Наблюдая, как Стампф питается воплотить его установки в слова и жесты, Локки невольно подумал о другой, альтернативной возможности. Или эти индейцы – Тксукахамеи, или Акхуали, или еще какое чертово племя – согласятся с их требованиями и уберутся, или им придется прогонять их силой. Черрик правильно сказал – все права на их стороне. У них бумаги от властей; у них карта разграничения территорий; у них санкции на все – от подписи до пули. Он, конечно, не сторонник кровопролития. Мир и так слишком залит кровью душками-либералами и волоокими сентименталистами, чтобы сделать геноцид решением проблемы. Но ружья стреляли раньше и будут стрелять, пока последний немытый индеец не наденет штаны и не перестанет есть обезьян.
Конечно, несмотря на вопли либералов, ружье имеет свою притягательную силу. Оно действует быстро и надежно. Одно его короткое слово убеждает наповал, и ты не рискуешь, что лет через десять какой-нибудь вонючий индеец вернется, размахивая найденной на помойке брошюрой Маркса, и затребует обратно свою исконную землю – с ее нефтью, минералами и всем остальным. Лучше, чтобы они ушли навсегда.
От желания уложить этих краснокожих Локки почувствовал, как чешется его палец на спусковом крючке, физически чешется. Стампф уже закончил свои филиппики: результат был нулевой. Он застонал и повернулся к Локки.
– Мне совсем плохо, – сказал он. Его лицо было белым, как мел, так что зубы казались желтовато-тусклыми.
– Не покидай меня, – съязвил Локки.
– Пожалуйста, мне нужно лечь. Я не хочу, чтобы они на меня смотрели.
Локки отрицательно покачал головой:
– Ты не уйдешь, пока они стоят и слушают. Если они не выкинут какой-нибудь штуки, то можешь болеть себе на здоровье, – Локки поигрывал ружейным ложем, проводя обломанным ногтем по зарубкам на его дереве. Их было с десяток, и в каждой – чья-то могила. Джунгли так легко скрывают преступление, и такое впечатление, что они как-то исподволь соучаствуют в нем.
Стампф отвернулся и посмотрел на безмолвное собрание. Индейцев довольно много, думал он; хотя он носил пистолет, но стрелком был неважным. А вдруг они набросятся на Локки, Черрика и на него самом? Он этого не переживет. Но, вглядываясь в лица индейцев, он не видел угрозы. Когда-то это было очень воинственное племя. А теперь? Как наказанные дети, угрюмые и надувшиеся. Некоторые из молодых женщин были по-своему привлекательны: темная гладкая кожа и красивые черные глаза. Если бы он чувствовал себя не таким больным, ему, наверное, захотелось бы попробовать на ощупь эту красную блестящую наготу. Их притворство еще больше возбуждало его. В своем молчании они казались какими-то непостижимыми, как мулы или птицы. Кажется, кто-то в Укситубе говорил ему, что индейцы даже не дают своим детям нормальных имен, что каждый из них как ветка на дереве племени, безымянный и потому неотличимый от остальных. Теперь он, кажется, видел это сам в каждой паре черных пронзительных глаз, видел, что это не три десятка людей, а единая система сотканной из ненависти плоти. От этой мысли его ударило в дрожь.
Вдруг, впервые с момента их появления, один из индейцев сделал шаг. Это был старик, лет на тридцать старше любом из племени. Как и все остальные, он был почти голым. Обвислое мясо на его груди и конечностях покрывала заскорузлая кожа; шаги старика были твердыми и уверенными, хотя белесые глаза свидетельствовали о слепоте. Старик встал напротив пришельцев и раскрыл рот – беззубый рот с гнилыми деснами. То, что извергалось из его тощего горла, нельзя было назвать речью, скорее эго были звуки: попурри на тему джунглей. Невозможно было определить жанр этого произведения, это было просто воспроизведение – весьма устрашающее – его чувств. Старик рычал, как ягуар, кричал попугаем; из его горла вырывались и всплески тропического ливня на листьях орхидеи, и вой обезьян.
Стампф почувствовал, что его сейчас вырвет. Джунгли заразили его болезнью, иссушили тело и бросили, как выжатую тряпку. А теперь этот старик с гноящимися глазами изрыгал на него все ненавистные звуки. От жары в голове Стампфа начало стучать, и он был уверен, что старик специально подбирает ритм своего звукоизвержения под глухие удары в его висках и запястьях.