– Ты заблудилась. – Петушиная книга чувствовала, что происходит на душе у девочки. – Ну конечно, как же иначе!
– Компас пригодился бы нам больше, чем твоё вечное бурчание.
– Моя дорогая, компас бы ничего нам не дал, потому что в этом отвратительном месте отсутствуют стороны света.
Конечно, Фурия знала это.
– Всезнайка!
– Глупый ребёнок!
Негодуя, Фурия вытащила книгу из кармана. Жёлтый клюв воинственно вытянулся ей навстречу.
– Всё это кончится плохо, – прокаркал он.
– Кричи громче – ещё не весь лагерь услышал.
– Гетто в Либрополисе – просто рай небесный по сравнению с этой дырой! – возразил клюв петушиной книги.
– Тогда почему ты сбежала от Иеремии, если у него тебе так замечательно жилось?! – съязвила Фурия.
– Я пользовалась успехом. На меня обращали внимание. Я была прославленным ветераном…
– Прежде всего ты была самой быстрой петушиной книгой в мире – судя по тому, как шустро ты улизнула после последнего боя!
– Умная книга не упустит своего шанса, – парировала книга.
– Угу, чтобы потом позволить Кэт заманить себя в ловушку, купившись на парочку открыток! – заявила девочка.
– Я умирала с голоду! А открытки очень вкусные.
– Ты просто ненасытная обжора!
– Ничего, мы ещё посмотрим, насколько ненасытны эти чернильные…
Кто-то кашлянул. Фурия и петушиная книга замолкли.
– Пожалуйста, вы не могли бы вести себя потише? Тут у нас умирает кое-кто, – подала голос тощая фигура, бегло изъясняясь по-английски.
– Только не я! – Клюв петушиной книги с быстротой молнии исчез глубоко под обложкой.
Фурия зажала книгу в руке, чтобы в случае необходимости быстро расщепить страничное сердце, однако пока не открывала её. Прищурив глаза, она заглянула в темень одного из проходов.
– Это Мать пятнадцати, – объяснил детский голос. – Она при смерти.
Мгновение Фурия колебалась, а затем шагнула в сторону мальчика – чернильной поганки. У него была гладко выбритая голова, как и у большинства детей и подростков в лагере, – вероятно, чтобы не подцепить вшей и других насекомых. Его голая грудь, испещрённая иссиня-чёрными пятнами, была украшена светлыми поперечными полосами, нарисованными или вытатуированными – при таком слабом освещении она не могла разглядеть как следует. Он был босой. Ветхие штаны едва прикрывали колени.
– Простите, – сказала Фурия, – мы не хотели проявить неуважения.
Мальчик был явно моложе Фурии, хотя определить возраст чернильной поганки с первого взгляда было практически невозможно: тяжёлая жизнь в ночных убежищах накладывала отпечаток даже на детские лица.
Он молча повернулся и исчез в темноте.
– Бежим отсюда! – прошептала петушиная книга.
Но Фурия последовала за парнишкой.
– Что ты делаешь?!
Девочка вошла в жилище, сложенное из грубого камня и напоминающее снежное и́глу. Прошло некоторое время, пока её глаза привыкли к темноте, и тогда она заметила слабый отблеск огня, падавший через отверстие в противоположном конце помещения. Мальчик прошёл сквозь него и исчез, она еле успела заметить, куда он делся.
– Чуешь? – прошептала петушиная книга. – Пахнет жареной человечиной!
– А вот и нет, – тихо возразила девочка, вышла из помещения и свернула в один из крытых проходов между постройками.
Навес над ней похлопывал, колыхаемый ветром. Откуда-то, совсем неподалёку, раздавались многочисленные голоса. Она собралась с духом и пошла в ту сторону.
Следующая постройка была больше, чем каменное иглу, но вместо крыши сверху на ней был натянут полог, сшитый из кроличьих шкурок. Должно быть, кто-то потратил уйму времени, чтобы сшить столько шкурок вместе. Полог, вероятно, кое-как укрывал обитателей жилища от дождя и угольной пыли.
В центре помещения на сером меховом покрывале, – единственном удобстве в грязной хижине, – не подавая признаков жизни, лежала женщина с коротко стриженными волосами, напоминавшими щетину. Рядом с ней, в перевёрнутом стальном шлеме, горел огонь.
Вокруг женщины, усевшись по-турецки, скрестив руки на груди и закрыв глаза, сидели несколько полуголых девочек и мальчиков. Мальчик, за которым последовала Фурия, опустился на свободное место в кругу и принял ту же позу – по-видимому, ритуальную. Прежде чем сесть, он коротко глянул на Фурию, но его взгляд девочка никак не смогла истолковать.
Самый старший среди детей, уже почти взрослый, опустил руки, поднял с пола книгу, открыл её и начал тихо говорить на языке чернильных поганок. Другие дети прервали монотонное бормотание. Они, по всей видимости, таким образом прощались со своей матерью.