Хр-ра-а-а… Сгори, прежняя жизнь.
Господи, какой же дурью я занимаюсь… Человек спит и видит сон, в котором собирается заснуть и увидеть сон. Если бы у меня были силы поднять руку, опустошительный фейспалм во все щи был бы мне обеспечен. Спа-а-ать…
Да что они там, с елок попадали, что ли?!
Они? Какие еще «они»? Здесь ведь не было никого, кроме меня и Суок…
Суок?
— Все-таки решила присоединиться?
— Лежи, Отец, лежи, — она склонилась надо мной, проводя рукой по лицу. — Тебе вредно шевелиться. Отдыхай.
— Чем и занимаюсь, — устрашающе зевнул я. — Кстати, ты случайно не можешь помочь мне заснуть?
— Я?.. Тебе?.. — она почему-то испугалась. — Нет, Отец, не проси! Это может быть больно!
— Почему?
— Я… я не готова тебе помогать. У меня мало опыта. И…
— И?.. — подбодрил я, видя, что она замялась.
— Нет, ничего. Просто ничего не получится. Неважно.
Пристально взглянув на нее, я сел и положил ей руки на плечи.
— С каких это пор ты стала лгать мне, дочь?
Она жалобно посмотрела на меня и потупилась.
— Я жду, — надавил я.
— Я не умею… делать это легко, — выдавила она и вдруг со всхлипом вырвалась у меня из рук и отвернулась, пряча лицо в ладонях.
Я развернул ее к себе и отвел руки от лица.
— Что случилось, Суок?
— Я солгала тебе, Отец… — по гладкой коже текли алмазные капли. — Это не может быть — это БУДЕТ больно. Я просто не могу, не умею иначе. Это принесет тебе невероятную муку. Я могу навевать только злые, страшные сны… Я плохая и гадкая, ты хотел совсем не такую дочь, я знаю!
Я погладил ее по волосам…
— Не надо, Отец, я тебя недостойна!
…и сильно щелкнул по лбу.
— Ой… — заморгав от неожиданности, она коснулась ушиба пальцами.
— Я буду делать так каждый раз, как ты будешь говорить глупости о себе, — строго сказал я. — Ты ведь уже видела, до чего доводят такие мысли. Прекрати себя бичевать. Я знал, что делаю, когда создавал тебя, и ты получилась именно такой, какой я хотел тебя видеть. Никакой беды в том, что тут ты не можешь мне помочь, нет.
— Но я так хочу помогать тебе во всем… Я научусь, Отец, обязательно научусь!
— Вот и славно. А пока я попробую заснуть своими силами…
— Но ты ведь уже спишь!
— А я хочу заснуть еще и тут, — весело подмигнул я.
— Зачем?
— Так просто. Интересно же.
— Понятно… Но ведь ты давно спишь уже и здесь. Даже дважды или трижды. Просто тебе снится один и тот же сон. Попробуй просто полежать и пару раз проснуться. Тогда ты хорошо выспишься.
Ничего себе апельсины!
— Один и тот же сон? Откуда ты знаешь?
— Просто вижу. Мне пришлось догонять тебя, пока ты не ушел слишком глубоко, где тебя мог поймать этот злой мир. Кроме того, для тебя это вредно.
— Почему?
— Ну…
Опять недомолвки. Скверная тенденция. Надо с этим кончать. Давить в зародыше, так сказать.
— Рассказывай, — велел я, беря ее за подбородок. — И никогда больше не лги мне. Запомни это. Не лги.
— Когда я добиралась сюда… — прошептала она с усилием, дрожа влагой в глазах. — Когда я сюда… Я решила… я посмела… Я смотрела на твое дерево, Отец!
Как летний ливень, слез поток… Ну что ты будешь делать, а.
— Что, неужели такое страшное дерево? — фыркнул я.
— Бедное, — Суок прижалась лицом к моему рукаву. — Все черное и блестящее, будто каменное… Твердое и блестящее. На нем не зреют плоды. Что с тобой, Отец? Откуда это?
— Не знаю, — искренне пожал плечами я. — Это плохо?
— Это… страшно, — она шмыгнула носом. — Страшно и неправильно. Так не должно быть. И я не могу, не могу тебе помочь! Я плохая дочь, я бесполезная, прости меня!
Щелк!
— Уй! Больно…
— Я предупреждал. Хватит. Давай, разбуди меня «пару раз» и тоже отдохни. Оба мы устали.
— Хорошо, Отец.
Приятно все-таки иногда видеть осознанные сны без сновидений. Хе-хе.
Поняв, что отдохнул ровно столько, сколько нужно, я выскользнул из внутреннего сна и переместился во внешний. Суок, лежавшая справа от меня, тихо чмокнула губами во сне и придвинулась ко мне поближе. Я осторожно отстранился и выбрался из меховой берлоги. Пускай отдыхает.
Усевшись за стол, я посмотрел на Белую Карту — оранжевый прямоугольник, полыхавший в горне, заливал комнату тяжелым светом. На черный посох, покрытый прозрачной глянцевой пленкой — аметист в его навершии казался топазом. На свой истертый молот, поблескивавший рукоятью, отполированной моей ладонью.
К чему все это?
Что за дурь? Внутренний голос или как тебя там? Ты опять выходишь на связь, мудило?
Тишина. Странная и непонятная, будто чужая мысль, прошелестев на периферии сознания, затихла в его глухих закоулках. Ни продолжения, ни развития темы, ни даже открытки на прощание. И спросить не у кого.
А если так, значит, и забивать себе этим голову незачем.
Молот снова притянул мой взгляд. Самый обычный старый кузнечный молот, увиденный мной то ли в музее, то ли на какой-то выставке — стальная крица на короткой деревянной рукоятке, обмотанной полоской кожи. Рядом с ним лежал тяжелый, тупой бронзовый меч — в плотном мире я такой, небось, и не поднял бы. Оба могли, при наличии известных навыков, раскалывать головы. Но молот мог больше, чем меч — и потому был выше. Я вспомнил звонкие удары по непонятной материи Карты. Он ни разу не подвел меня тогда. Единственное из творений моего спящего сознания, к которому я почему-то привязался.
Не считая дочери, конечно.
Суок…
Я перевел взгляд на нее. Оборки темного платья обрамляли лицо серым облачком. Суок… Кокуосэки… Я ведь создал тебя, я, а не Энджу. Ты моя дочь, я твой Отец. И пусть мое сердце навеки принадлежит другой, ради нее я отдал душу и отдал бы вновь — как могу я предать тебя, швырнуть на алтарь своей любви? Как может Отец предавать свое дитя?
И как, как мог обречь своих дочерей на такое Розен? На вечную войну, сражения, убийство? Господи, да любил ли он их когда-нибудь вообще? И если любил, то как? Есть ли у него сердце? Не знаю.
Мне вдруг захотелось отыскать его — прежде Коракса и Четвертой, — и хорошенько врезать ему по физиономии.
Кукольник… Я ведь тоже кукольник — теперь. Пусть не я сделал ее тело, душа Суок соскользнула в ее грудь с моих пальцев. И мне непонятна любовь, право на которую нужно доказывать. Даже если самому мне не остается ничего другого. В последнее время у меня на многое открылись глаза — на Игру Алисы, на ее пышные декорации и грязное закулисье. И Розен в этих глазах давно перестал быть просто абстрактным любящим и несчастным волшебником. Дети не должны умирать. Тот, кто этого не понимает, недостоин называться Отцом.
Я принял решение так быстро, как только мог, и сразу запретил себе о нем думать — чтобы не начать испытывать сомнений.
Что ж… если Розен считает, что его любовь надо еще заслужить, идя по трупам сестер — пусть так. Но я — не Розен. Прости, Суигинто, ты получишь от меня только один дар. Твоей младшей сестре придется уступить тебе дорогу. Мы ей поможем.
Да. Именно так. Мы.
И, для начала…
Я взял с верстака меч и тихонько начал соскребать с него краем молота бронзовые опилки. Соскребалось трудновато. Надо было придумывать не бериллиевую, а простую бронзу. Поразмыслив, я изменил структуру металла — это было все, что я мог себе позволить. Я царапал бронзу сталью, напрягая руки, хотя мог бы просто рассыпать меч по желанию. Но это было бы совсем не то, что нужно. Только трудом достигается успех.
Спустя пару часов на столе уже лежала небольшая кучка металлической пыли. Прекрасно. Я встал, подошел к лежбищу и тихонько, чтобы не разбудить Суок, порылся среди шкур. Ага, вот он. Мой плотный волос, который я, видимо, оставил здесь во время прошлого визита. Он почти ничем не отличался от прочих волосков, усеивавших шкуры, но ошибки быть не могло — медведи такой расцветки не водятся, наверно, даже в Чернобыле.
Вернувшись к столу, я порядочно отросшими за это время ногтями разрезал волос надвое. Разделив опилки на две неравные горки, я положил рядом с каждой по половинке. Повинуясь моей воле, на столе появились маленькая жаровня, сосуд из нержавеющей стали и две небольшие формы. Я осторожно раздул пламя и поставил на него сосуд.