— Не испытываю ни малейшего желания играть в дурацкие игры с глупыми детьми.
— Правда? Но ведь у кукол одна Игра, и ты всегда хотела в ней победить. Тебе больше не нужна моя Роза? Точнее, — вновь раздается негромкий смешок, тонкая рука в белом рукаве поднимается к груди, — мои Розы?
— Ненавижу розы. Глупый цветок.
— Я не понимаю тебя, онее-сама.
Тень выходит из полумрака. Тусклый свет вычерчивает золотистый левый глаз и белую розу на месте правого.
— Или… понимаю?
— Откуда мне знать? Тебе виднее.
— Неужели ты тоже решила выйти из Игры Алисы?
— Что? — резко разворачивается сидящая.
— О, так я ошиблась… Но все становится еще непонятнее.
— Не отходи от темы, Седьмая! Что значит — «выйти из Игры»?
— Именно то, что значит. Больше в Игре я не участвую.
— Почему? Ты что, решила предать Отца?
Девочка в бежевом содрогается, как от пощечины, и опускает голову. Пальцы ее правой руки стискивают край платья.
— Предать?.. — разносится над залом тихий, почти беззвучный шепот. Тонкая ткань шуршит в ее кулаке. — А он… он меня не предал?
— Что за чушь ты городишь?!
— Онее-сама… у тебя есть тело, нетленное и вечно юное, в котором ты можешь существовать бесконечно долго. И у Шинку, и у Суисейсеки, даже у Маленькой Ягодки, веселого и беззаботного колокольчика… Почему же тела нет у одной меня?
— Потому что так надо Отцу. Кто ты такая, чтобы обсуждать его замыслы?
— Я живая, онее-сама… Я живое существо, я мыслю и чувствую, но не существую на самом деле. Меня нет, просто нет, потому что у меня нет тела, способного удержать мою сущность. Тебя так удивили эти люди в тот раз, помнишь? Они — мои наставники, мои хранители. Они дают мне силу не раствориться, не уйти туда, где тихо, грустно и одиноко… Я не хочу туда, сестра! Но без них меня не будет… как если бы и не должно было быть.
— Значит, ты готова променять Отца на этих… людишек?
— Он мне не Отец!
Пистолетным выстрелом раздается треск полетевшего в сторону обрывка ткани.
— Я ненавижу и не желаю знать его!
С мощным звоном из пола ударяет острый ледяной пик, крушащий сплетение игл под потолком. Через секунду взвивается второй, чуть поотдаль. Мгновенно отросшими черными крыльями сидящая прикрывает голову от сыплющихся осколков. В сиреневом блеске в ее ладони возникает длинный меч.
Но продолжения не следует. Стоящая напротив не атакует, спрятав лицо в ладонях. Ее плечи судорожно вздрагивают, однако рыданий не слышно, и пальцы ее сухи.
— Не суди меня, онее-сама, — шепчет она чуть слышно. — Ты не можешь меня понять. У тебя всегда было тело.
Молчание.
— Я выхожу из Игры. Можете делать, что хотите.
Дева в черном раздраженным движением прячет меч куда-то в складки платья.
— Ты сумасшедшая, Киракишо. Отвергнуть Отца — значит отвергнуть собственное существование.
— Может быть, Суигинто. Но я не существую. И я никогда не прощу его за это.
— Тогда зачем тебе Розы Хинаичиго и Соусейсеки?
— А это уже мое дело, — вновь тихий смешок. Опустив руки, гостья — или хозяйка? — поворачивается и начинает двигаться по кругу, огибая ряды кристаллов. — Ведь скоро все, все переменится…
— Что переменится?
— Неважно, онее-сама. Для тебя — неважно.
— Что ты задумала?
— У меня скоро будет… Впрочем, какое тебе до этого дело? К вашей Игре это не относится никак.
— Ты и вправду считаешь, что исчезновение трех частей Души Алисы для меня неважно?
— Но ведь ты сама сказала, что они тебе не нужны. Неужели ты солгала мне, сестрица? Как некрасиво.
— С какой стати я должна объяснять тебе причины своих поступков?
— Ты у меня в гостях, — мимолетный блеск зубов из темноты. — Должна же я знать, с чем ко мне в дом приходят незваные гости? И это, кстати, возвращает нас к цели твоего визита…
Топот каблучков по стеклу. Положив локти на хрустальный саркофаг, бежевый призрак кладет голову на ладони и с улыбкой смотрит на отвернувшуюся собеседницу.
— Зачем же ты пришла ко мне, Ртутная Лампа?
— От скуки. Мне нечего было делать.
— Правда? Но общение со мной явно не доставляет тебе удовольствия. Или причина все же… — ее пальцы пробегают по кристаллу. — …в другом?
Досадливое фырканье.
— Не понимаю, о чем ты.
— А я думаю, что… понимаешь, — тень улыбается еще шире. — Кто для тебя этот человек, онее-сама?
— Никто. Досадная помеха на пути.
— Тогда заче-е-ем, — голос хозяйки замка становится тягучим, в нем слышится дурашливость, — зачем ты его навещаешь? Это ведь уже третий раз. Я слежу за тем, что происходит у меня дома.
— Не твое дело.
— Ну почему же, именно мое. Должна же я знать, кто же такой охраняет мое существование, что даже великая Черная… Звезда, хи-хи-хи… из-за него теряет покой?
— Я?! Теряю покой? Из-за какого-то человека? Ты еще более чокнутая, чем я сперва решила. Не пойму даже, наглость это или безумие.
— Почему ты так яростно оправдываешься, сестрица?
— С чего это я должна перед тобой отчитываться?
— Хи-хи-хи… ну конечно, не должна.
Пауза.
— Отпусти его.
— Зачем мне это?
— Я так хочу. Его дурацкое выражение лица меня раздражает.
— Ой ли?
— Заткнись и освободи его. Приказываю тебе, как старшая сестра.
— О, вот как ты заговорила, онее-сама… Значит, я уже не «чудовище»? Не «предательница», не «сумасшедшая»? Просто сестра?
— Не зли меня, Седьмая. Делай, что велят.
— С какой стати, Первая? У него сильная душа, хоть она и изглодана чем-то. Он долго будет меня питать. Мне ведь надо как-то существовать, правда?
— У тебя достаточно скота и без этого глупца. Ты испытываешь мое терпение, Белая Роза.
— Сперва скажи, чем он для тебя так важен, — единственный глаз тени лучится смехом.
— Не твое дело.
— Значит, и договора не будет, — хозяйка встает и отступает чуть назад. — Я люблю сказки, онее-сама. Расскажи мне сказку. Может, я и передумаю.
— Ты доиграешься, — черные крылья угрожающе расправляются и крепнут. — Хочешь лишиться второго глаза?
Белые шипастые плети выстреливают из-за обтянутых светлой тканью плечей и предупреждающе изгибаются, покачиваясь, словно змеи.
— Решила поиграть со мной, онее-сама? На моей территории, в месте моей наибольшей силы? Как неосмотрительно с твоей стороны. Не делай резких движений, сестра, мои побеги давно скучают без дела.
Два взгляда — гневный алый и дико-веселый желтый, — ломают друг друга невообразимо долгое мгновение.
Вновь во мраке блещет узкая полоска зубов.
— Впрочем, сестрица, я могу отдать его тебе и на других условиях.
— На каких?
— Подумай сама. Отпуская этого человека, я лишаюсь одного из хранителей. Будет справедливо, если ты кем-то его заменишь.
— И кем же это?
— Твоим нынешним медиумом, например.
— Мегу?!
— Ее так зовут? Хи-хи… Да, Мегу.
— Да как у тебя язык повернулся, хищная тварь!
И вновь светло-бежевый силуэт вздрагивает, будто от боли.
— «Тварь»… — ее голос срывается. — Так ты назвала меня и в прошлый раз… Так и они меня называли…
— «Они»?
— Неважно… Вы все одинаковые. Вы видите во мне только… чудовище. Хищную тварь без души и сердца, движимую только голодом. И ты тоже… и даже он… Разве я виновата, что не могу иначе? Я долго плакала… Но больше я не буду лить слезы. Теперь я хочу, чтобы плакали вы.
Странная улыбка снова освещает ее лицо. Трещина в серебряном колокольчике будто срастается — голос девочки вновь обретает крепость:
— Вот почему я не намерена менять своих условий, сестрица, — светлая тень со счастливым смехом танцующими шагами идет среди хрустальных гробниц, касаясь их ладонями. — Хочешь получить этого человека — поступись либо гордостью, либо своим медиумом. Иначе он останется здесь. Ощути, что это такое — быть лишенной того, без чего ты не можешь. Впитай это своим сердцем. Своей душой. Своей Розой Мистикой. Я хочу, чтобы это тебя сломило. Или хотя бы изувечило. Узнай, каково это — быть мной.