И все начиналось сначала. И давно не было уже ни любви, ни привязанности, ни единого теплого чувства — только желание поскорее все закончить. Возможно, именно поэтому все последние коны были проиграны.
Но в предпоследний раз…
Она вновь проиграла, перед этим едва не победив: ее заманили в странный мир, где волшебные искры вообще не должны были светить — просто потому, что не сложилось. А звезде надоело быть никем, а звезда решила поменять цвет, и кто знает, чем она тогда могла бы стать? Чем-то большим, чем просто ничто, а это уже великолепно, знаете ли. Но любому светилу нужна материя, и она решила позаимствовать ее у своей сестры.
И еще кое-что… вернее, кое-кого.
Не было, нет и не будет во всех лепестках другого такого же. Чуткого и любящего. Терпеливого и стойкого. Нежного. Он был ее и только ее. А звезда была — его. Наконец-то она поняла, чего хочет и к чему стремится. Разомкнулся порочный круг, прекращалось тусклое не-существование, впереди открывалась совсем новая вечность, без угрозы развоплощения, без вечного тусклого танца среди собственных отражений в желтой воде.
И вот тогда-то, уже воплотившись, уже ощутив бытие, познав его сметающую красоту, уже готовая выплеснуть на волю торжествующую песню впервые вылетевшего из гнезда жаворонка…
Я не твой мастер! Сгинь и не тревожь меня больше!
И эти глаза — колючие, гневные… ненавидящие. Чем же провинилась перед ним эта бедная тень?
Чем?!
Ее уже втянула новая вероятность, вновь бесконечная Игра завела свой дьявольский танец — а звезде не было дела ни до нее, ни до всего этого мира. Вновь и вновь ныряла она на дно ядовитых вод, просачиваясь к нему, словно струйка воды сквозь песок. Смотрела на него из глубины столовых ложек, оконных стекол, автозеркал. Белым туманом следовала за ним в его снах. И плакала. Она не могла ни умолять его, ни сулить что-нибудь, ни каяться. Она могла только звать и плакать. И ждать.
И он… он услышал ее, детки! Он пожалел бедняжку-снежинку! И когда она увидела, что он намерен для нее совершить — не стало больше ни сестер, ни войны, ни равнодушного эгоиста, которого она когда-то любила. Все они развеялись, как осенние листья. Остался только он. Единственный. Неповторимый. Ее мастер.
И ждать воссоединения с ним звезде осталось уже совсем немного.
А кто она такая — секрет!
* * *
Последняя капля терпкого сока, скользнув по горлу, рассыпалась где-то внутри серебряными искрами, и Суок со вздохом разжала зубы и отступила назад, растирая затекшие пальцы.
Скрючившийся перед ней иссохший нарост нельзя уже было назвать даже ростком: твердая пустая шкурка, лишенная жизни окончательно и бесповоротно. Прямо на глазах сухая черно-зеленая древесина распадалась на крохотные обломки, тающие в пронзительно чистом воздухе, не долетая до ветви Древа. Вяло подергивающиеся плети сорняков тоже испускали дух, рассыпаясь черными клочьями. Ведь их и не было-то на самом деле: паразит умирает без хозяина.
Скрестив пальцы, Суок усилием мысли очистила сознание от пережитого, что то и дело заставляло ее содрогаться от ужаса и отвращения. Ей не было жаль уничтоженное ей бесформенное существо, прожившее жалкую, гадкую жизнь и так или иначе обреченное через год или полтора перестать быть — по собственной глупости. Она просто не дала остаткам его жизненной энергии бессмысленно истечь в Большую Вселенную и разметаться по ее закоулкам. Для нее найдется применение и получше.
Но сама мысль о том, что ей пришлось пить чужую душу, жадно вгрызаясь в священную плоть Дерева Миров, пожирая естество человека, чтобы выжить, как какая-то… брррр…
Она очень надеялась, что больше ей никогда не придется прибегнуть к этому. Никогда.
И все же это дало отвратительный, но желаемый результат — теперь энергия переполняла ее тело, пульсируя в груди зеленым мягким шаром. Она ощущала легкие толчки где-то в пятках — хотелось пройтись колесом, плясать, смеяться, лететь сквозь обрывки звезд, распевая во все горло песню, рождающуюся прямо на губах… Но, разумеется, она воздержалась. Чтобы стать достойным членом общества, надо соблюдать приличия.
Кроме того — и это было не менее важно, — украденную жизненную силу не стоило растрачивать на такие пустяки. Ее запас был отнюдь не беспределен. Новую же взять было пока неоткуда.
Пока…
На зеленый исполинский рукав, простиравшийся под ней в бесконечность, легла изломанная тень: ждавший в стороне Коку беззвучно поднялся и подошел, видно, сообразив, что все уже закончилось. Ждал просьб? Или… приказаний? Эманации, исходящие от него, во всяком случае, свидетельствовали о чем-то подобном. Суок поежилась. Она все еще не понимала до конца ни причин столь сильной привязанности к ней этого странного существа, ни того, почему у них одно имя на двоих. Что за связь была между ними? Кто создал ее? Анжей? А может… Отец?
Отец, как отыскать тебя?
— Коку, — она повернулась к нему. — Ты умеешь искать, правда?
Подтверждение. Вопрос. Цель?
— Я хочу найти своего Отца. Но мне еще раз понадобится твоя помощь.
Радость, но вместе с тем и удивление. Почему?
Беззвучный вопрос ударил по больному. Суок потупилась.
— Прости, что снова доставляю тебе беспокойство, но… Даже сейчас у меня не так уж много сил, Коку. И я не могу позволить себе тратить их на обшаривание Дерева Миров. Я не знаю, что будет ждать меня при завершении поисков. Помоги мне, пожалуйста.
Бесконечное согласие. Ожидание.
— Эээ… чего ты ждешь?
Легкая нетерпеливость в ожидании. Вопрос. Кого надо найти? Образ.
Суок не надо было напрягать память… Сосредоточившись, она примкнула к разуму Коку — ее едва не смела могучая волна светлых чувств, — и послала вперед то, что пряталось в темноте под закрытыми веками.
Это…
— А-а-а-а!.. — от неожиданности она шарахнулась назад, споткнулась и упала на спину. Ее крик смешался с шипением Коку.
Это было как удар раскаленным прутом. Как прикосновение к проволоке под током. Яростная вспышка в пространстве разума была столь мощной, что причинила почти физическую боль. Она не смогла различить почти ничего, кроме обрывка чувств Коку. И обрывок этот был столь же страшен, сколь и неожидан.
— Что ты?.. — прошептала она, со страхом глядя на него и отползая. Но из его глаз уже исчез зеленый огонь. Теперь, когда они смотрели на нее, в них была лишь теплота. Любовь. Дружба.
Ни следа той жути…
Она вновь осторожно потянулась воспоминанием вперед — и поспешно отпрянула, когда новая вспышка устремилась ей в лицо. Коку издал тихий музыкальный свист. В его глазах метались зеленые искры, шесть рук хищно изогнулись. Воздух наполнился тихим потрескиванием.
— В чем дело? — и вновь как отрезало. Только мысли о ней.
Суок закусила губу. Разобраться надо было немедленно.
— Объясни… Покажи, — она запнулась. — Только медленнее. Тише. Не так сильно.
Удивление. Легкая задумчивость. Согласие.
И Суок едва не закричала, накрытая с головой волной красного и черного.
Ненависть. Чистейшая ненависть, самая крайняя точка полюса любви, когда воздух кажется ядовитым, небо — черным, когда ненавистна сама Вселенная, позволяющая существовать тому, чья жизнь — кощунство над мирозданием. Образ в глубине глаз, начертанный теми же скупыми, четкими штрихами, но не огненно-золотой паутинкой — густым антрацитом, что пятном тьмы выделяется в самую глухую ночь. Найти, выследить, поразить — и мучить, медленно уничтожать, пытать тысячью пыток, чтобы нечестивая душа веками падала на дно Моря, давясь проклятьями, рвущимися из охваченной огнем глотки…
Таков смысл.
Ее крутило и корежило. Она не сразу сообразила, что стоит перед Коку, схватив его за плечи, и, извиваясь всем телом, кричит: «Прекрати! Прекрати!» — а страшная видиома уже давно рассеялась, сменившись недоумением и испугом — не за себя, за нее…