Сильна, очень сильна… Кольцо Отца не остывало, но и не нагревалось, энергия сочилась тонкой струйкой, недостаточной для битвы. Теперь Суок с ужасом видела сквозь прозрачную толщу, как он исхудал, как почернело и осунулось знакомое лицо, заострился нос, провалились щеки. Но силовых нитей, подобных той, что связывала их кольца — ни одной из них не тянулось к врагине. Откуда же в ней такая мощь? И где взять такую же?
И где наконец Бэрри-Белл, черт побери?..
— Не отпущу, он мой, — тихое хихиканье.
— Зачем он тебе? — капли отравы засочились сгущающимся черным дымом.
— Я хочу жить, — белесая волна опять ударила в черную.
Из дыма с хриплым клекотом рванулись голодные духи. Несколько кошмарных тварей цвета планетарной ночи исчезли в накатывающем призрачном потоке, и тот будто взорвался изнутри. В образовавшейся бреши мелькнуло лицо Киракишо, уже потерявшее улыбку, озадаченное. Кажется, до нее наконец дошло, что шутки кончились.
Суок ударила с размаху прямо в это лицо.
Раздался тонкий крик, и лозы, только что налетавшие стеной, бессмысленно заметались, будто змеи с отрубленными головами. Киракишо отбросило назад, лежа на спине, она изо всех сил пыталась разодрать залепившую ей все лицо, вползающую в волосы мешанину черных нитей. Прежде, чем ей это удалось, Суок успела прыгнуть вперед и вцепиться ей в горло.
Тут же ей в грудь с силой врезался поток лоз, а в спину — иглы хрустального потолка. Суок ахнула от боли. Киракишо лежала внизу и снова улыбалась.
— Глупая, — прошептала она. — Зачем тебе Отец?
Платье на груди затрещало.
— Отцы плюют на дочерей…
Иглы входили в спину.
— Отцы обманывают…
Тонкая плеть сжалась на шее.
— Отцы предают!
— Замолчи!!!
Черная комета, разорвав удавку, обрушилась вниз, на ненавистное лицо, мерзкую улыбку, исходящий безумием желтый глаз. Суок, вновь схватив Седьмую за глотку, вздернула ее над собой и швырнула об пол — та глухо простонала, но все же успела оттолкнуть ее. Они вновь стояли лицом к лицу.
— Иди козе присунь! — выплюнула Суок малопонятное ругательство, подслушанное у Отца. — Шалава!
Белая Роза медленно пошла по кругу. Лозы, шедшие у нее из-за спины, дергались в обманных движениях, пытаясь спровоцировать. Вскоре она оказалась спиной к выступу, из-за которого появилась Суок.
— Скажешь, я не права?
— Отдай! Мне! Его!
Слуги Суок прянули из гущи волос навстречу бледному вихрю. Они не успевали обрести плоть в гуще шипов, они погибали, растерзанные излучающими нереальность иглами, но их было много, и они брали массой. Побеги захлебывались, путались в мерцающих черных сущностях, клыках и когтях духов страха. Выплескивая боль, ужас и ярость, Жница Душ гнала свои орды на убой, и орды эти постепенно брали верх. Киракишо зашипела от боли, когда первый из них рванул зубами ее ногу. Тут же еще один вцепился в плечо…
— Хватит!
Точно волна невидимого огня полыхнула в стороны — и твари с пронзительным визгом сгорели без следа. В мгновение ока.
Что?!
Суок обжег ужас. Это невозможно!
— Это мой замок, глупая, — слегка пошатываясь, Седьмая Rozen Maiden выпрямилась. — Здесь меня не победить никому. Розарио!
Сквозь пол всплыл крохотный сгусток белого огня.
— Уничтожь эту дуру!
Суок скользнула вбок, уходя от катящейся на нее гигантской белой сферы. Бэрри-Белл никогда не становился таким огромным на ее памяти. Проскочив мимо, дух, не утруждая себя соблюденем закона инерции, кинулся вслед. На этот раз увернуться оказалось труднее. Почему у меня нет духа-хранителя? Где Бэрри-Белл?! Опять рывок — огненный шар прошел совсем рядом. Времени на атаку не было. Я не могу умереть! Врагиня смеялась.
Вдруг из-под потолка сверкнул огонек, и пылающая сфера неожиданно резко отвернула и понеслась ему наперерез. Суок успела понять, что это за огонек и даже удивиться, почему он вдруг стал таким маленьким и плотным, ведь раньше все было наоборот — перед тем, как золотая пуля вонзилась ее противнице в грудь.
Из переплетения бежевых лент на груди ударил сноп света. Киракишо пошатнулась, ее глаз расширился, рот широко открылся — но крик будто застрял у нее в горле. Согнувшись пополам, она царапала пальцами грудь, словно пытаясь выдрать желтую искру. Лозы бесцельно свистели в воздухе, белый дух вился вокруг нее, явно не зная, что делать. Время, и так невероятно замедлившееся в бою, почти встало — Суок в недоумении смотрела, как Седьмая сгибается все ниже, как свет, бьющий из ее груди, сменяет все цвета спектра, и все это так быстро и так медленно, что уму непостижимо. А потом время вдруг вернуло себе обычный ход, но она успела заметить, как желтая искра, ставшая вдруг непонятно, противоестественно красно-оранжевой, вырвалась из спины и, не останавливаясь, канула во мрак.
Розарио метнулся следом.
Киракишо стояла на подкашивающихся, сведенных в коленях ногах, и смотрела на свои пальцы. Обида, боль, недоумение — вот чем было ее лицо. Белая роза в глазнице конвульсивно подергивалась.
— Украл… Отнял… Почему… Верни мое… — успела прошептать она прежде, чем волна черных волос захлестнула ее с головой, завертела, спеленала, ударила в стену.
Пригнувшись, Суок покрыла разделявшее их расстояние одним прыжком и опять схватила ее за горло.
— Отпусти Отца! — она сжала пальцы, со злой радостью чувствуя, что теперь силы равны, что у врагини отняли что-то важное, и теперь ее мощь убывает — а ее, Суок, растет.
Кольцо разогревалось все сильнее.
— Ты не сможешь меня убить, — Седьмая с хрустом вздернула голову. — Я не могу умереть…
— Рискнешь проверить?
— Меня просто нет…
— Что?..
Киракишо с трудом усмехнулась ей в лицо.
— Тот, кого нет, не умирает навсегда, глупая. Я вернусь. Ты ничего мне не сделаешь.
Да.
Она поняла это сразу, как только слова сорвались с губ Седьмой — губ, которых на самом деле не было. Иллюзия, мираж, то, чего нет… скорее даже, то чего не может быть, потому что не может быть никогда. Даже тонкая шея под ее пальцами не была плотью — чистая энергия без материи, жизненная сила, не воплощенная в живом.
Как Розен смог сотворить такое?..
Суок заколебалась.
Но — лишь на мгновение.
— Я и не стану тебя убивать, — она рывком притянула к себе лицо Седьмой. — Я тебя просто… выпью.
Черная паутина зашевелилась, впиваясь в тело куклы. В глазах Киракишо мелькнули боль и замешательство.
— Выпьешь?..
— Да! — с волос опять сорвались капли. Теперь — радужные, разноцветные.
Дым цвета новорожденной звезды закурился вокруг лица Суок. Дунув, она послала облачко вперед, к голове Седьмой. Та попыталась отвернуться, но голодные духи знают свое дело — радужный туман влился в налитый темным страхом глаз.
По телу куклы прошла судорога. Суок стиснула ее шею, не давая вырваться.
— Я тебя у-нич-то-жу!
Киракишо не ответила. Запрокидывая голову, бешено извиваясь, она отчаянно пыталась вырваться, выломаться — то ли из рук Суок, то ли из когтей радужного видения. Изящный рот медленно раскрывался в страшном невнятном крике, роза бессильно моталась на поникшем стебле.
Суок знала, что она видит. И была рада тому, что она видит это.
Алая вспышка. Конвульсивное биение зеленых отростков. Горьковатая, терпкая влага, фонтанчиком бьющая между ровных острых зубов…
— Я заберу твою эссенцию, — Суок отяпь рванула Седьмую на себя, с наслаждением глядя в остановившийся, полный немого ужаса глаз. — А потом я сделаю это с твоим мастером!
— Н-нет!..
Кукла бешено забилась. Но волосы и пальцы держали крепко.
— Не смей! Не надо!
— Умри, — губы Суок раскрылись и сомкнулись с губами Киракишо.
Это было так мерзко и так сладко, что хотелось одновременно извергнуть все наружу и выпить до дна, не останавливаясь. Чистая энергия жизни, не замутненная материей, недостижимая мечта голодных духов — вот что это было. Седьмая дергалась и вырывалась, дико мыча, где-то в глубине черного кокона яростно толкались наружу белые плети, а Суок все пила. И с трудом заставила себя остановиться — или же с охотой прервалась? — когда невнятный импульс согласия, смешанного с болью и ужасом, достиг ее разума.