— О чем ты? Мы же были вместе…
— Да, вы были вместе. А я? Ради этого ты создал меня? Чтобы… быть с ней?
— Да погоди же! Я… — и тут я увидел ее глаза. Сверхновые звезды скрывают меньше пламени, чем эти два зеленых факела.
— Еще там, да? Вспоминай, Отец.
— Где — «там»? Где мы сейчас-то… Уп!
Я запнулся, когда маленькая нога опустилась мне на грудь, вдавив обратно в пол.
— Что ты делаешь?!
— Вспоминай.
— О чем вспо… Эй! — ее волосы оплели мои руки и ноги.
— Вспоминай сейчас же!
— Что?! Что вспоминать?!
— Всё, — ее глаза вдруг оказались совсем близко.
Я открыл рот…
И закрыл его.
Жар на ладони. Эхо собственных шагов. Приближающийся темный силуэт.
И тихий плач за спиной…
— Нет!
— Вспоминай все. До конца.
Бездна Ерквиста. Полет над водами подземного моря. Жгучее солнце. Наполненная алкоголем пустота.
Мертвое кольцо…
— Нет! Нет, я не верю! Этого не было!
Ласковые объятья льда…
Зеленые моря светились изнутри.
— Вспоминай дальше, Отец.
— Н-нет…
— Вспомни мое рождение. Вспомни наш дом. Наш полет. Ту скалу… — ее голос вдруг сорвался. — Вспомни… ту коробку конфет… Это все — зря?!
— Суок, я… — и тут до меня, до жирафа ебаного, наконец дошло. Я все понял.
И руки сами рванулись из пут к вискам, а воздух — криком из груди. Мрак разорвался и умер вслед за льдом и солнцем. Остались только зеленые огни.
И в этих огнях я видел свою смерть.
И отнюдь не от ее рук.
— …это все было зря, да? — я опять услышал ее голос. — Все во имя великой цели? Правильно, инструменты незачем любить, да? Но тогда зачем, зачем, Отец?!
Ее нога отдернулась, волосы расплелись — и моя голова мотнулась вправо. Левая щека горела.
— Зачем?!.
Еще одна пощечина, справа.
— Зачем, Отец?!.
Мне на лицо брызнули теплые капли.
— Зачем?!!
— Суок…
И она застыла с уже занесенной для нового удара ладонью, с пылающими морями в глазах, отчаянная, готовая услышать и поверить, принять, а может, даже — простить…
Наши разумы и кольца вновь были едины.
— Суок… прости меня!
Изо всех сил своего тощего, ослабшего во льду тела я толкнулся назад, прочь от нее, во мрак, проехался спиной по хрусталю, извернулся, вскочил на четвереньки — и рванул, как стайер, мчась среди белых колонн и стен, чувствуя, как ноги со странным щелканьем бьют в пол, а светло-серая точка выхода впереди становится все ближе.
— Подожди, Отец, стой!
Беги, трус. Беги, пидор, говно блядское. Только это тебе и осталось — ныне, присно и во веки веков.
Есть карма, которая не горит.
Беги…
Коракс
Мы оставили обитель мастера в молчании. Слишком много было сказано, слишком сложно было принять рассказанное им в одночасье. Он не стал говорить, что послужило причиной их ссоры и почему он так хотел, чтобы Розен встретился с Барасуишио. Я, конечно, мог догадываться о причинах, но в свете услышанного все мои домыслы могли в одночасье оказаться пустыми фантазиями, да и нужны ли они? Та цель, ради которой мы продолжали идти вперед все это время, была на расстоянии вытянутой руки.
Казалось бы, самое время ликовать, но почему так притихли те, кому столь желанна была встреча с Отцом? Почему так отстраненно смотрит вдаль Соусейсеки и ни слова не произнесла Суигинто? Я не знал. Над ветвью Древа Снов, по которой мы шли, клубился тяжелый туман — и подобно ему, в душу вкрадывался липкий страх. Такого не случалось раньше — это было совсем новое, не похожее на знакомые мне чувство. Страх святотатца, нарушителя табу, касающегося запретных сфер, того, что не следовало бы тревожить. Я чувствовал, что теперь по-настоящему стал частью сложной, многоходовой и непонятной мне игры, где каждый из нас был лишь фигурой на поле величественной многовековой партии между демоном и мудрецом. Кто бы из них не одержал в итоге победу, мы все равно отправимся обратно, в коробку, ожидать новой игры. Об этом ли думали мои спутницы, узнавшие правду? Не сомневаюсь, что и такая мысль посещала их, не сомневаюсь…
И все же мы не могли отступить. Нарастающее крещендо событий знаменовало развязку и побег ничего не изменил бы — ведь Канария тоже собиралась отыскать Отца и что-то подказывало мне о неизбежности ее успеха. Предопределенность — вот что вело нас все это время, и как послушным марионеткам, нам следовало окончить представление. Хотя бы для того, чтобы узнать, что будет дальше.
Вопреки ожиданиям, ни Анжей, ни его дочь не последовали за нами. Он не напоминал о данном мною обещании, я не стал переспрашивать — в конце концов, кто знает, как бы мы искали общий язык с его куклой. Впрочем, нас было не так уж и сложно догнать при желании, ведь кукольник знал, куда мы идем. Пусть думает — его выбор не должен был нас волновать.
— Ты сможешь отыскать вход, Суигинто? — мой вопрос не преследовал иных целей, кроме как рассеять молчание.
— Теперь смогу, медиум. Его рассказ ясен, более того, никто не чувствует Н-поле лучше. Это будет просто — слишком просто.
И снова тишина. Тихий звон, далекие, теряющиеся звуки трепещущих сфер снов. Что-то снова нарастало, рвалось наружу, томительным ожиданием напрягая нервы, словно нависшая в зловещем молчании грозовая туча за мгновения перед ливнем.
Вздрогнув, я обернулся — без повода, просто чтобы убедиться… Позади, на грани видимости, мерцала фиолетовой тенью в наползающем тумане дочь Анжея, хозяйка кристального сада, Барасуишио. Янтарный глаз обжег меня острым взглядом, но вопреки ожиданиям, страха перед ней почему-то не было.
— Проснулась-таки, — отметил я даже с некоторым облегчением, ведь увидеть на ее месте фигуру кролика было бы куда неприятней.
Мои спутницы отнеслись к ее появлению куда настороженней — было бы странно ожидать иной реакции, ведь не так давно ее вступление в игру окончилось смертью для обеих кукол. Мегу тоже знала о случившемся и отнюдь не питала теплых чувств к созданию Анжея.
Стоит признаться, я не знал, как Суигинто и Соу отреагируют на подобную компанию — но к счастью, Барасуишио не пыталась приблизиться, держась поодаль. Скорее всего, таков был приказ ее создателя, но мне хотелось бы думать, что она сама не хочет испытывать терпение бывших врагов, пытаясь к ним присоединиться.
Звон все рос и ширился, захватывающая дух мелодия взмывала кверху, расправляя незримые крылья, заставляя трепетать сферы снов и взвихряя клубами тяжелый туман. Соусейсеки вдруг ускорила шаг, она почти бежала, и всем пришлось последовать за ней.
Антракс
Изменение.
И теперь, что мне остается делать? О, Грегори, ты убил меня, чувак. Хотя как может убить мертвый? Да никак. Мертвые не кусаются, верно. Мертвые не плачут, мертвые не пьют, мертвые танцуют, мертвые поют… Гниют. Гниют в склепах и в земле. Как дерьмо. Как я? О да, я дерьмо. С большой буквы. Из шести больших букв.
Изменение.
А может, это справедливо? Не всем же быть ангелами. Вон, пускай Коракс люциферствует, ангелочек гребаный. Мы-то не ангелы. И не кочегары, и не плотники, и даже не монтажники-высотники. Мы даже не хлам-с. Из хлама ведь тоже рождаются ангелы. О да. Хвала тебе, ледяная богиня. Сияй вдали. Я, увы, на презентацию сияния не приглашен. У меня мания и карродунум реальности. Плагиат? Не смешите мои туфельки.
А еще у нас шизофрения, да. Да-да, моя прелесть… хе-хе. Эй, внутренний голос! Ты еще там или уже тут? Хм, а где это самое «тут» находится? Где-то. Вон, звезды светят среди дверей. Ты достал меня, парень. Ты то молчишь, то треплешься — только это и можешь, видимо. А за твои базары отвечать, как водится, мне. Трепаться, даже на пороге смерти, даже когда пасть небытия за твоей спиной распахнута до небес — трепаться и только трепаться! Разглагольствовать, орать, флагами красивыми махать. И молчать. Типичный битард. Пороху никакого, зато гонору — до небес. Тьфу.