Лунный свет заливал палату серебряной паутиной, и усталые глаза Сайто-тян влажно отбрасывали глянцевые блики в его лучах. Слегка наклонившись вперед, она пристально вглядывалась в неподвижное лицо юноши, будто пытаясь прочесть, о чем он думает.
Но веки его были опущены. Он лежал, как странная статуя, пугающая своей противоестественной, жуткой худобой — воля, лишенная сил, сокрушенная, но непокоренная. И непроницаемая.
Здешний персонал — очень добрые люди. Когда санитары принесли его обратно в палату, его навестил сам главврач — важный, представительный мужчина был в глубокой растерянности, до этого у него явно не сбегали пациенты. Он точно так же сел у его кровати и долго уговаривал, убеждал, упрашивал больше так не делать, пытался выяснить, что же за дело такое у него осталось в городе. Доктор казался искренне расстроенным, но отпустить молодого человека отказался наотрез. Хорошая в Японии медицина.
Джун ничего ему не сказал. Вообще ничего.
Его содержание в клинике оплатили друзья из театра — то ли сами так решили, то ли Сайто-тян уболтала. Его изрядно оскудевших за последнее время финансов на хорошее лечение вряд ли хватило бы. Оплачивали, видимо, в складчину — толкового-то приработка, в отличие от него, ни у кого из них не было. Даже у Сайто-тян.
Но разве он просил его лечить?
Сайто легонько клюнула носом. Потом еще раз и еще. Видно было, что ей и впрямь не удавалось в последнее время как следует выспаться. Ей надо было дать заснуть, отдохнуть… ведь спит она наверняка очень крепко.
Очень аккуратно Джун расслабил лицевые мышцы, стараясь дышать как можно ровнее.
— Джун-кун? — раздался тихий шепот через несколько минут.
Он промолчал.
— Джун-кун?
Неимоверным усилием воли он заставил себя издать носом тихое посвистывание. До него донесся удовлетворенный вздох. Спустя некоторое время посвистывание удвоилось.
Еще через секунду оно вновь стало одиноким.
Пальцами ноги, стараясь не издавать ни звука, он медленно отвернул матрас и с третьей попытки извлек свое сокровище — крохотные маникюрные ножницы. Неведомым образом они завалялись у него в кармане, когда его сюда привезли — он обнаружил их, когда его выводили в туалет. Подарок Нори. Небольшие, но очень острые лезвия вполне могли справиться с неподатливым пластиком. За пару часов. Или тройку.
По прежнему бесшумно он поднял ногой ножницы к пальцам правой руки. Запястье отдало тупой болью — ремни были надежны. Впрочем, надолго ли?
Джун смотрел на то, что могло принести ему свободу. Вряд ли, когда он окажется за территорией больницы, его осмелятся преследовать. У нас свободная страна, так ведь? А свобода одного человека кончается именно там, где начинается свобода другого человека. И вы, господа, свободу этого другого человека нарушаете. Я имею право делать с собой все что угодно.
Даже загонять себя в гроб.
Он посмотрел на Сайто-тян, склонившуюся на стуле.
Какое ей до него дело, в конце концов? Всем им еще со школы почему-то есть до него дело. Разве он виноват, а? Разве виноват, что не может иначе? Ведь, нельзя, нельзя иначе, как они все этого не понимают. Как это вообще можно не понимать? Ведь надо, надо! Они вообще про такое слово когда-нибудь слышали? Какое право они имеют держать его здесь, в этой поганой клетке, когда там, далеко-далеко, есть…
«Мастер…»
Забывшись, он издал слабое рычание. Тут же обругал себя и прикусил язык: Сайто-тян слабо заворочалась на стуле. Он застыл, боясь шевельнуться, и мерное сопение возобновилось. Ничего, скоро она заснет крепче.
«Мастер…»
Он вновь посмотрел на ножницы. Затем на Сайто-тян.
— Мастер…
Что?..
На висках мгновенно выступила ледяная испарина. Джун не шевелился, боясь, страшась, ужасаясь тому, что ему могло почудиться.
— Мастер…
Сдавленный, слабый всхлип донесся откуда-то справа.
Он рывком повернул голову, уже не заботясь о шуме.
Там, за спиной Сайто-тян, в глубине небольшого зеркала… Сперва он принял это за игру лунного света. Но вот ветер колыхнул гардины, и серебристая паутина запрыгала по стенам — а облачко белесого тумана осталось.
— Я нашла тебя, мастер…
— Кира… кишо?.. — разлепил спекшиеся губы Джун.
— Ты прогнал меня тогда… Прогнал и проклял… Зачем, мастер? Ведь я… твоя кукла.
— Киракишо, я был глупцом. Прости меня…
— Я давно простила тебя, мастер… Отец, подлинный Отец, вот я здесь, перед тобой. Скажи… прощена ли я?
Взрыв Вселенной — в одной фразе.
— И я давно тебя простил… если был вправе это делать. Что с твоим лицом?
— Я сражалась… с порождением ненависти и любви. Нет, с самою Любовью. И проиграла ей. Я слаба, мастер…
— Что с тобой?
— От меня почти ничего не осталось. Я могу умереть в любой момент… Но я не умру, ведь тот, кого нет, не умирает.
— Кира…
— Раны скоро зарастут. Очень скоро… Но что с тобой? Я ощущала твою боль, твой гнев, твою слабость… Что случилось?
— Я предал тебя. Дважды предал.
— Нет…
— То, что я создал… Оно не годится для тебя. Мне придется начать все с самого начала.
— Нет, мастер, нет… Я не об этом. Что с тобой, как ты? Как чувствуешь себя?
— Важно ли это? Я… прощен…
Обрывок сдавленного кашля прорвался сквозь губы наружу тихим шипением.
— Мастер, что с тобой? Не умирай!..
— Не волнуйся… это просто слабость. Создавая тебе тело, я не следил за своим.
— Глупый, бедный глупый любимый мастер… Я ведь никуда не исчезну. Ведь меня нет. А ты?
— Чего стоит моя жизнь?
— Многого. Очень многого, Отец. Мне ведь подходит любое тело, даже неказистое, даже грубо сработанное. Я всегда буду собой — с тобой.
— Кира…
— Мастер!
— Кира, не плачь. Все будет хорошо. Меня вылечат.
— Я… я тоже могу вылечить тебя, мастер. Иди ко мне. Но… ты связан? Что за злодеи сделали это с тобой?
— Они не злодеи. Они просто не хотят, чтобы я покалечился.
— Глупые люди! Ты можешь высвободиться?
— Могу… если постараюсь.
— Давай же, постарайся! Иди ко мне… Я жду тебя!
Лунный свет играл бликами белого золота на лице Сайто-тян.
Тишина.
— Прости, я не могу. Я обещал.
— Мастер…
— Кира!
— Все хорошо… все хорошо, мастер. Я привыкла ждать. И я подожду еще.
— Прости меня, пожалуйста…
— Я буду ждать мастер. Столько, сколько понадобится.
— Кира… побудь со мной еще немного?
— Конечно, Отец.
Свежий ветер гнал рябь по поверхности зеркала. Джун смотрел в бледно-желтый, сочащийся слезами глаз, и мрак тяжелого сна наваливался на него.
А ножницы-то не спря…
Антракс
Звезды, как говорил некий демон, знают все. Не помню, правда, чтобы он пояснял, в какой именно области расположено их всезнание. Возможно, именно что во всех. Во всяком случае, очень хочется в это верить.
Когда хоть еще кому-нибудь на свете известно, как херово может быть — это изрядно подслащивает пилюлю.
Какая же, однако, интересная штука — это ваше Н-поле. Темно, как у негра в жопе, а видно всё. Гравитации нет — верх и низ есть. Летать можно — ходить нельзя, негде. Города и замки лепятся, как пластилиновые — живого не сотворить. Мир одностороннего всемогущества.
Некротично как-то прозвучало. Впрочем, в формулировках ли дело?
Я лежал на чём-то твердом и смотрел в ледяную пустоту, чувствуя, как холодно-синеватая кровь — моя, — перестает сочиться из раны. Не то чтобы меня так уж занимал танец голубых и алых шаров надо мной, но при взгляде вниз и направо меня начинал трясти крупный озноб. Уж лучше смотреть вверх. Если прикрыть веки, наверно, эти огни сойдут за светлячков.
Какая жалость, что человеческими веками для глаз я обзавестись не додумался. А теперь уже, пожалуй, поздно. Предусмотрительность моя в данном случае проявилась интуитивно и, как обычно, через задницу.