Чудище, в которое я себя превратил, явно отличалось запредельной живучестью. Не так-то просто оставаться живым и в сознании, когда весь правый бок превратился в сплошную обугленную язву, рука оторвана напрочь, а ноги сломаны. Причем, кажется, даже не в трех местах. Не раз и не два на ум невольно пришла груда полуразложившейся плоти, что я увидел в спальне Шибасаки.
Теперь я, пожалуй, не стал бы его пытать. Да и вообще…
А, какое это имеет значение. Все равно я не жилец.
Болевой порог я давно пересек, так что изувеченное тело давило вопли взбесившихся нервов без участия сознания. То, что я испытывал, было скорее сухой регистрацией факта: «Кажется, мне очень больно». Но это, видимо, ненадолго. Не думаю, чтобы это тело было подвержено сепсису, — интересно, есть ли в Н-поле микробы? — однако потеря крови ощущалась все явственнее. Говорят, самоубийцы в теплых ваннах чувствуют только слабую эйфорию и легкость во всем теле. Что ж… иногда молва не врет.
А без крови могут жить только некоторые боги. Не бог же я, в самом деле.
Дышать становилось все легче.
На мгновение выпустив ленту, я ощупал ладонью то, на чем лежал. Кажется, чья-то дверь. Деревянная, некрашеная, с круглой ручкой — какая проза… Несомненно, массу удовольствия получит ее хозяин, если в ближайшее время вздумает прогуляться по иным мирам. А может, и не в ближайшее. Сомневаюсь, что в этом месте органика может гнить.
Старательно обводя взглядом то, что осталось от моего бока, я посмотрел на груду глиняной и деревянной пыли, что парила неподалеку, не оседая и не разлетаясь. Два или три осколка черного стекла медленно вращались в общей мешанине вокруг своей оси. Наконец я узнал его, вспомнил это лицо, эту чешую и эти извивающиеся хвосты, хотя видел их всего один раз, далеко-далеко отсюда. Смазливый блондинчик в фартуке сумел-таки подловить меня. Хитрая задница. Лукавый мастер. Надо сказать, творение оказалось ему весьма под стать.
Из-под костяной маски сухо толкнулся смешок. Все-таки я его сделал.
Он оказался по-настоящему могучим врагом. Когда подоспели мои воплощенные отражения, ублюдок успел переломать мне ноги, хотя и сам лишился пяти лап и одного хвоста. Один из боевых фантомов сразу развеялся в прах от удара зеленой молнии, зато второй сумел вцепиться ему в одну из оставшихся хваталок и сломал ее. И вот тогда-то мы взялись за дело по-настоящему.
С двоими он не справился. Хотя успел сжечь и второго призрака, прежде чем я разорвал его пополам.
Небольшое промедление стоило мне руки. Вот так-то, дружок.
Я чувствовал, как мое тело постепенно теряет вес, становится пустым и легким, как проколотый воздушный шарик. Скоро совсем сдуется — и конец. Скоро воздушный пузырек проскочит в сердце — и конец. Не так уж оно и страшно оказалось на самом деле. Умирать — не страшно? Я поднес ладонь с лентой к лицу.
Не могу понять, как она к нему попала?
Я ощутил ее в кулаке, вытаскивая руку из дыры в глине, когда эта тварь начала распадаться на куски — то ли она была у него внутри, то ли каким-то образом там появилась; факт, что на нем ее не было. Не видел я ее и на Суок во время нашей последней встречи. Как и когда он нашел эту ленту? Почему Суок лишилась ее? Как долго я пробыл во льду и что случилось с тех пор?
Шелком в руки родные опуститься легко -
Вспоминай мое имя…
В глазах защипало, и в первый раз за долгое время я ощутил в них влагу, хоть и был слишком слаб, чтобы плакать. Никогда мне не забыть твоего имени, дочь.
А всего моего «никогда» осталось — часа полтора.
Ха!
Конец немного предсказуем, вы не находите?
Я попытался поудобнее устроиться на двери — рога заскребли по дереву. Забавно. Они были единственной частью тела, которой монстр так и не коснулся. Впрочем, в драке я ими и не пользовался — прямоходящему, в основном, существу рога служат украшением. Вы пробовали бодаться в бою? Не сомневаюсь. А теперь приставьте к голове хотя бы вилки и повторите. Я бы с удовольствием за вами понаблюдал.
Да… Много чего еще я бы сделал с удовольствием. А теперь остается только помирать.
Глаза затянуло полупрозрачной пленкой — я видел такую у препарированной птицы в школе. Наверно, это и было аналогом человеческих век.
Закрыв глаза, я ждал смерти.
Ждал.
Ждал.
Ждал…
И ждал бы еще, наверно, часа два, прежде чем сообразил, что состояние легкости, все нараставшее прежде, вдруг нарастать прекратило и зависло в какой-то дурнотной точке. Состояние было странным и неприятным. Я открыл глаза.
Пустота ухмылялась мне в лицо.
— Ну и что за дела? — мрачно осведомился я у нее. — Я помереть хочу, слышите?
Невероятно, но в тот момент я искренне желал помереть. Впрочем, здесь скорее имело место желание довести хоть одно дело до конца: в кои-то веки взялся за что-то серьезное — и на тебе! Ну просто сэр Макс новоявленный, аж плакать хочется.
Потом что-то чавкнуло, и я ощутил под собой слабое шевеление, которое мне сразу не понравилось. Я боязливо покосился направо.
Голубая лимфа, залившая всю дверь липким слоем, больше не сочилась из раны там, где сосуды не были сожжены. Мало того — лужа стремительно меняла форму, как будто сжимаясь. Это походило на ртуть, утекающую сквозь тонкую дырку: поверхность остается гладкой и неподвижной, но края стремительно сужаются, словно жидкость втягивается сама в себя.
Я глазел во все глаза, как то, что было моей новой кровью, собирается возле обугленной культи плеча в плотный неподвижный круг. Выглядело это премерзко. Не будь мой желудок пуст, меня бы вырвало. Но я был голоден и слаб.
Что тут творится?..
Ставшая густо-синей лужа мерзко хрюкнула. Я невольно отдернулся — рога скобленули по дереву, к горлу подкатил комок, и тут же силы оставили меня. Уронив голову, я закрыл глаза, ощущая непонятный, но мощный приступ ледяного страха. Что происходит?!
Лужа хрюкнула вновь. Я ощутил прикосновение холодной жижи. Она не подчинялась моим приказам, как те двойники, я не был над ней властен и не велел ей так делать. Что за дурацкие фокусы?! Интересно, оно меня не съест? Не хотелось бы…
Поразительно. Даже на пороге смерти человек отчаянно пытается выбрать для ухода способ, по его мнению, наименее недостойный.
Боли, однако, не было. Было холодно и мокро. Я ждал и боялся, а лужа хрюкала и облепляла мое плечо все сильнее и сильнее.
Потом на него села муха — во всяком случае, мне так показалось. Я приоткрыл один глаз, но сперва не увидел ничего. Ощущение повторилось. Сверху что-то упало. Я скосил глаз и увидел тонкий ручеек черной пыли, сыпавшейся откуда-то сверху. По цвету она напоминала мою чешую. Я вспомнил, что именно туда уносились облака пепла, в которые обратились мои двойники.
Липкий ком вокруг моего плеча рос. Скоро он начал походить на воронье гнездо. Я лежал неподвижно, гадая, что за хрень такая происходит в этой отдельно взятой точке Вселенной. Постепенно меня это начало забавлять. И забавляло. Пока сверху не упала последняя чешуйка.
И вот тогда-то мешанина крови и праха, исторгнутая мной из собственного тела произвольно и непроизвольно, зашевелилась, забурлила, пошла волнами — и решительно запросилась назад…
Это было дико, шокирующе омерзительно и до усрачки больно. Ноготь, врастающий со скоростью истребителя — вот что это было. Я заорал, как резаный. Я перевалился через край и рухнул вниз, на другую дверь. Я катался по ней, комкая ленту в кулаке, и выл, пока жуткая масса вгрызалась в меня сотнями тонких вьющихся спиц, переплетавшихся и расходящихся по культе. Красный туман застилал мне глаза — и в этот раз это не было красивой метафорой.
Я кричал, пока до меня не дошло, что я кручусь и молочу в несчастную дверь уже двумя кулаками.
И это окончательно меня доконало.
«На-ла, ла-ла-ла-на-на…»
Коракс
Какие бы подозрения и домыслы ни царили в умах моих спутниц, увидеть Отца стариком им было нелегко. Обе опешили — те крохи памяти, что бережно хранились ими, говорили совсем о другом облике. Время не щадило Розена когда-то, но сквозь года он пронес не свежесть и силу молодости, а царственное величие благородной старости. Его одежды подошли бы монарху в изгнании — белое и красное, снег и пурпур.