— Вот мы и встретились, ублюдок, — мягко сказал я, делая шаг вперед.
Он не ответил.
— Ты слишком много взял на себя, зовущий себя Кораксом, учеником Розена — недостойный лжец, присвоивший себе чужое. Судьба послала меня за тобой, и вот я здесь, чтобы положить конец твоей гнусности.
Молчание. Он смотрел на меня тусклыми остановившимися глазами — на меня или сквозь меня. Его лицо являлось точной копией лица колдуна из моего сна, — или альтернативной вероятности? — но было бледным и осунувшимся, почти прозрачным. На покрытом засохшей кровью виске слабо трепыхался живчик. Лазурная тоже не шелохнулась.
Раздраженный его спокойствием, я наклонился и сдернул с него одеяло. Увиденное заставило меня изумленно присвистнуть. Выглядел мой кровник так, словно его несколько раз подряд сбил «БелАЗ». Все его тело было усеяно открытыми ранами и язвами. Стянутые жгутами изуродованные ноги слегка кровоточили, вид одной руки мог бы привести в ужас и сделать монахом Ганнибала Лектера. Четвертая выглядела не лучше — маленькое тело будто давила и рвала сноповязалка. При таких ранах удивляло не его молчание, а то, что его грудь продолжала неспешно и тяжело вздыматься и опадать. Поднеся палец к губам Соусейсеки, я тоже ощутил легкое дыхание.
Меня злобно передернуло. Все это я представлял себе совершенно не так. Наша встреча должна была стать битвой, сражением в Н-поле или плотном мире один на один, до гибели одного из бойцов — до его гибели. А отнюдь не забоем на мясо груды изуродованной плоти, и на человека-то едва похожей. Разумеется, жалкое состояние не спасет его от смерти, но столь явное отклонение от постановки огорчало и бесило. Какой-то шкодливый мальчишка прокрался на кухню и насыпал горку первых попавшихся под руку приправ в тонкое блюдо, с любовью и вдохновением приготовленное шеф-поваром. Дерьма всем на голову.
Хотя какая разница. Слышать-то он может. Наверное.
— Знаешь, кто я такой, вороний корм? — я выпрямился и прошелся вдоль матраса, заложив руки за спину. — Я — Судья. Подобно демону Лапласа, я поставлен следить за Игрой Алисы и вмешиваться, когда ее священные правила нарушаются. Но мой случай — особый. Ты ведь слышал, что в авиации есть простые пилоты и есть летчики для особых поручений? Я как раз такой летчик. Обстоятельства потребовали моего появления, чтобы восстановить статус кво, нарушенный тобой.
Развернувшись, я пошел обратно. Меня несло. Умри во лжи и страхе, тварь.
— Ты даже не представляешь себе, сколько подобных тебе наглых сопливых колдунов жаждут вмешаться в Игру и перекроить ее по своему жалкому человеческому вкусу. Для умерения их аппетитов есть я. Я тот, кто следит за медиумами. Игра Алисы — одна из основных констант мироздания, она не может измениться, да еще в тот момент, когда одна из сестер была так близко к победе. Но ты не только вмешался! Ты обманом привязал ее к себе, заставил ее изменить свою сущность и утратить себя. Только долгая и усердная помощь с моей и Розена стороны может теперь помочь ей. Ничего, мы справимся.
Я толкнул его ногой.
— Но ты этого уже не увидишь, не в меру обнаглевший человек. Люди занимают в Игре Алисы вторые роли — ты забыл об этом? Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Ты бык, ублюдок. Безмозглый бык, забредший на священную лужайку игр прекрасных нимф. Моя кара всегда пропорциональна проступку. Многих, подобных тебе, но особого вреда не причинивших, я просто вышвыривал в плотный мир, лишенных сил, обгадившихся, захлебывающихся слезами животного страха за их никчемные жизни. Ты же зашел слишком далеко. Твоя смерть будет долгой и мучительной, зовущий себя Кораксом.
Схватив его за обрывки рубашки, я рывком поднял его с пола и притянул к себе.
— И я хочу, чтобы ты знал, слизняк — я буду счастлив отправить тебя к дьяволу на жаркое. Я люблю свою работу, ублюдок. И всегда делаю ее хорошо. Тебе предстоит интересная вечность, полная незабываемых ощущений. Я не буду торопиться. Мне редко выпадает удовольствие проявить себя в полной мере. Ты войдешь в историю, Коракс. Но не как медиум Четвертой. Как человек, которого размазали по всей Вселенной тонким слоем!
И вновь молчание, вновь тот же несфокусированный, затуманенный взгляд без выражения. Его зрачки были разного размера и не реагировали на тусклый свет ночника, лицо напоминало лезвие топора — тощее, вытянувшееся и заострившееся, как у покойника. Сдох, что ли? Нет, дышит. Живучий, гнида. Великолепно.
Я швырнул его на пол. Голубое пламя окутало мои ладони.
— Пора платить по счетам, милый принц.
Тишина.
Первый кристалл я вогнал в пол у его виска, продырявив подушку — мне хотелось пробудить его, вырвать из этого оцепенения, ощутить его шок, недоумение и страх, наслаждаться ими, как сомелье наслаждается запахом Шато Марго урожая 1835 года. Тщетно. Хлопок разорвавшейся льдинки щелкнул в тесных стенах бичом, у неподвижной головы закурился легкий дымок. Я придавил его подошвой.
Скрестив указательный и средний пальцы правой руки, я метнул еще одну льдинку. Игла миллиметровой толщины вонзилась в неприкрытое одеждой тело, как раз туда, где зияла рана весьма жуткого вида. Обнаженное мясо с отвратительным смрадом зашипело в синем пламени, которое я тоже мгновенно сбил ударом каблука. Тело говнюка пробила медленная дрожь, зрачки стали размером с монету. Но он не издал ни звука.
— Мальчиш-Кибальчиш до фига? — оскалился я. — Ничего, это временно.
Еще один удар, еще один приступ молчаливой дрожи.
— Да ты кричи, кричи. Легче будет. Все равно ведь закричишь рано или поздно.
И еще удар. И все по-новой.
— Цигун занимаешься? Похвально. Ну же, закрой глазки, открой ротик.
Новый удар.
— Все равно закричишь.
Еще один.
— Все равно закричишь, сука!
Удар.
— Я тебя доведу!
Удар.
— Дашь голос!
Удар.
— Дашь!
Мои ногти превратились в бритвенно-острые клинки, искрящиеся чернотой. Я запустил их в него и рванул на себя. Пальцы обдал холодок вспышки, его грудь прочертили десять дымящихся, пахнущих паленым борозд. Тело скотины ломанула судорога, здоровая — относительно, конечно, — рука вяло дернулась вверх. Я тяжело дышал, захлебываясь гневом. Ты закричишь, ублюдок. Ты будешь верещать, как свинья. Будешь!
Мой взгляд упал на скорчившееся в позе эмбриона обнаженное тельце.
— Ты у нас Сцевола, значит? — прошипел я. — Партизан Сотников? Сейчас будем делать из тебя Рыбака.
В моих пальцах возник кристалл. Я стиснул его в кулаке, наращивая силу, делая его крепче и толще, а затем метнул вниз. Соусейсеки сжалась в комок, испустив сдавленный тоненький стон. Ее плечо покрыла копоть. Но она тоже не проснулась.
Коракс вздрогнул. Совсем не так, как дрожал прежде. Его безучастное, вялое лицо мгновенно стало серо-стальным, неподвижным. «Здоровая» рука рванулась в сторону неожиданно мощно. В мгновение ока Четвертую скрыла от моих глаз изуродованная спина — казавшееся беспомощным тело перевалилось через бок, накрыв ее собой.
Пинком я вернул ублюдка на место. Нет, не проснулся. Жаль.
Был волчонок — станет волк,
Ветер, кровь и серебро…
— издевательски пропел я ему в ухо, наклоняясь над ним. Новый сгусток леденящего пламени пылал в ладони. Я замахнулся и уже начал довершать движение, когда занесенную руку пронзила боль — надорванный бицепс бессильно обмяк, кристалл упал на мгновенно задымившийся под ним пол. Тут же локоть резануло, как бритвой, инерция удара развернула меня кругом, и в третий раз боль взорвалась на груди.
В следующую секунду я был отброшен и сметен неудержимым черным вихрем стремительной боли. Тонкие, твердые хлопья мрака налетали со всех сторон, полосуя кожу, обнажая мышцы и кости, рассекая сосуды. Узкий и длинный луч цвета стали блистал перед глазами, и если бы не могучие удары, что швыряли меня из стороны в сторону, я был бы уже располосован надвое. Страшные черные клыкастые пасти рвали и кромсали плоть, одежду, волосы. Обороняться не было ни сил, ни времени, ни возможности. Меня валяло и бросало по комнате, как тряпичную куклу малыша Гаргантюа. Новый сокрушительный удар швырнул меня через всю комнату, и я со всего размаха въехал спиной в зеркало.