Взойдя на замусоренное крыльцо, Наташа набрала номер на домофоне. Я запомнил его.
— Да? — раздался носовой голос из динамика.
— Откройте, это я, — тихо сказала она.
— Явилась, значит? — нагло прогнусавил домофон. — Умная. Заходи.
Дверь пискнула. Наташа хотела шагнуть внутрь, но я удержал ее за плечо:
— Стой тут.
— Но вы… ты…
— Стой тут, — твердо произнес я. — Все будет в порядке. Я справлюсь сам.
В ее глазах по-прежнему горело сомнение, но она послушно отодвинулась от двери. Я вошел в подъезд, расписанный кроманьонской живописью и исшарканный грязными сапогами, и поднялся на площадку. Прикинув этаж по номеру квартиры, я вызвал лифт. Бэрри-Белл вылетел из-под ворота, но, покружившись, брезгливо шмыгнул обратно. Я был с ним солидарен. Не следует так опускаться.
Двери лифта разъехались. Я шагнул внутрь и через несколько секунд вышел на седьмом этаже. Все верно. Та самая. Я позвонил в дверь.
За ней раздались шаркающие шаги, и замок щелкнул. На площадку высунулось сонное мурло тощего жилистого парня, голого по пояс. Джинсы были оборваны до колен и обтрепаны. Явно не сам «колдун», выглядит больно непрезентабельно. Шарлатан должен быть эффектным.
— Ну… Эй, ты кто?
Я ткнул его пальцем в глаз и выпустил тонкую, игольную струйку янтаря, сразу оттолкнувшую мою кисть обратно к плечу. Со стороны это, пожалуй, напоминало какой-нибудь шаолиньский Удар Змеи. Медовая спица пролетела сквозь мозг и черепную кость, как раскаленный нож сквозь полиэтилен. Плеснув кровью из разметанной глазницы, парень всхрапнул и повалился назад. Схватив его за пояс, я тихо опустил тело на пол и вошел в прихожую.
Сейчас я вам покажу, кто тут альфа-колдун, ублюдки.
Прихожая вполне удовлетворяла представлениям среднестатистического слесаря об обиталище великого мага: красно-розовые обои, вычурный, в ложно-тайском стиле, абажур лампочки и календарь с изображением Будды на стене. Сколько пафоса. Передо мной были дверь комнаты и коридор, ведущий налево, очевидно, на кухню. Я свернул в него.
Передо мной возвышалась мясистая спина еще одного «аколита»: сидя за фанерным столом, он чем-то с аппетитом чавкал. Бардак вокруг стоял жуткий; очевидно, в место приема пищи служителя тайных сил презренные просители не допускались. Подкравшись к трапезничающему, я крепко схватил его за шею и снова выстрелил янтарем в плоть. Толстяк издал звук проколотой покрышки и тяжело сунулся вперед. Я с трудом удержал его от падения мордой в объедки и кое-как прислонил к стене. Пальцы ныли от рывка, на указательном была стесана кожа — один из янтарных дротиков прошел слишком близко. Я облизал палец. Больно, черт возьми.
— Лага, брат мой, что ты там с ней возишься? — донеслось из комнаты. — Веди ее сюда.
Неслышно ступая по застилавшему пол в коридоре ковру, я подошел к двери и резким толчком распахнул ее. Сидевший у окна представительный полный мужчина в сером костюме испуганно вскочил.
— У Лаги небольшая авария, — с улыбкой сказал я, аккуратно прикрывая за собой дверь.
Когда я вышел из подъезда, Наташа, нервно бродившая туда-сюда под окнами, кинулась ко мне.
— Все хорошо, — помахал ей я. — С Леной больше не случится ничего страшного. Уходим.
— Как ты сумел? Что у тебя с рукой?
— Скажем так, я умею убеждать. С пальцем ерунда, один придурок решил помахать заточкой.
— Лага, да? Тощий? Я видела у него кинжал. Думала, бутафорский…
— А он и был бутафорский, просто отточенный, — никакого кинжала я у Лаги, валявшегося сейчас в луже собственных мозгов, разумеется, не видел. — Не волнуйся, все позади. Нам надо уходить, Наташа. Как можно скорее. Тебя не должны тут видеть.
— Почему? Ты что, убил их?.. Всех?..
— Нет времени объяснять. Идем.
Мы быстро пошли вниз по лестнице.
— Как? — снова тихо спросила она. — Я… я вообще не знаю, на что надеялась, когда позвонила тебе. Их было трое, а ты один… Я не слышала шума драки… и, прости, на мастера по борьбе ты тоже не похож… Может, ты застрелил их? Но выстрелов я тоже не слышала… У тебя был глушитель, да?
Она вдруг с силой прижалась ко мне, проведя руками по куртке. Недоумение на ее лице достигло высшей точки.
— Ты выбросил пистолет? Но ведь его найдут, опознают…
— У меня не было пистолета. Давай обсудим это позже.
— Кто ты? — пролепетала она. — Спецназовец? Каратист? Фээсбэшник?
— Я есть я, Ната. Просто сумасшедший тип, который любит гулять без шапки в метель. Тебе лучше не спрашивать об остальном. Верь мне.
Она замолчала, явно пытаясь переварить услышаное.
Я ни капли не сожалел о содеянном. Дети не должны умирать. Тем более — погибать. И не имеют права на жизнь те, кто наживается на отчаянии матерей и сестер. И тем более не имеют права на жизнь те, кто ради раскрашенных бумажек с рисунками и цифрами может пытать и мучить маленькое беззащитное существо. Таково мое кредо. Думайте, что хотите.
Мы вышли на улицу и двинулись к остановке.
— Может, тебе пока пожить у меня? — несмело предложила она. — Твой дом слишком близко, тебя могут найти…
— Не волнуйся, девочка. Меня не найдут, — ага, ищите ветра в поле. В Н-поле. — Но заглянуть в гости не откажусь. У тебя превосходный чай.
Коракс
Теперь, когда нас и мою затопленную обитель разделяли километры переходов и по меньшей мере восемь задраенных наглухо тяжеленных дверей, можно было остановиться и перевести дух. Мы убегали, не разбирая дороги, и теперь понять, с какой стороны остался вход, мог бы разве что какой-нибудь гном.
Как только одышка разжала свои цепкие когти, стали слышны незаметные ранее шумы и звуки, терявшиеся на грани слышимости. Далекие голоса, гул каких-то машин, капающая вода, короткие перестуки — здесь, в сырых недрах ставшего моей единственной реальностью сна они производили гнетущее впечатление.
Соусейсеки не вслушивалась в отдаленные проявления жизни местных лабиринтов, расхаживая по приютившей нас комнате с решетчатым полом и уходящей во мрак высокой потолка. Она касалась полуутонувших в стенах труб, словно выискивая на их бурой поверхности одной ей известные указания, проводила ладонью по крошащемуся кирпичу, вдыхала поднимающийся из глубин аромат плесени и грибницы.
— Как печальна твоя душа, мастер. — наконец, сказала она, — ты строил лабиринты, чтобы скрыться от солнца, возводил железные города убеждений и принципов, которые потом забывал. Ты жесток, мастер.
— Почему, Соу? И объяснишь ты, наконец, зачем мы… зачем ты здесь?
Ты любил их, оживляя, и затем бросал — одиноких, стареющих, верных, ожидающих твоего возвращения. Они не сумели остаться с тобой, но и покинуть не смогли. Эти стены… эти мысли…они почувствуют, что ты пришел, вернулся. Но берегись — в слепой любви они захотят заточить тебя здесь навсегда, чтобы ты больше не исчезал.
— Стены любят меня? О чем ты? И наконец…
— Лучше помолчи и послушай. Не забывай, ты внутри себя, и существующее здесь рождено в глубинах твоего сна, проросло, словно соль на смоченной в океане ткани — только сложнее, глубже, взаимосвязанней. Ты все еще способен управлять происходящим тут, хоть и не так деспотично, как в твоем убежище.
— Соу, я…
— Вижу, ты не успокоишься. Хорошо, вот тебе план действий — за отведенный нам срок мы собираем разбросанные здесь воспоминания о твоем заброшенном искусстве и с их помощью пытаемся извлечь из вод Моря их животворящий аспект. В каком бы виде он не явился, этого будет достаточно, чтобы тебя излечить.
— Ты предлагаешь мне попробовать собрать здесь знания и приборы, чтобы потом дистиллировать Море до живой воды?
— Грубо говоря, да. И только попробуй сказать, что не ты научил меня подобным безумствам!
— Несмотря ни на что, твое предложение пахнет надеждой, Соу! Если Море действительно materia prima, то воспроизвести процесс будет не так уж и сложно.