Вслушиваясь в шум дождя и раскаты грома, я вновь и вновь возвращался к еще одной немаловажной проблеме. Когда Коракс вдохнул жизнь в кристалл лазурита, он использовал людскую веру. Веру сотен и тысяч бокуфагов, других розенфагов, простых любителей, веру в то, что Четвертая умерла не навсегда. Где ее было взять мне для той, что мелькнула в десятке кадров и навеки пропала из памяти зрителей? Где эссенцию души брал Розен? Спроси что полегче, братишка. Если его даже дочери не могут отыскать… Где ее собирался взять Энджу? Неизвестно. Неизвестно даже, собирался ли он создавать Розу Мистику вообще. Барасуишо прекрасно обходилась без нее, без духа, без кольца… Кто знает, может, и мне он собирался всучить подобную фальшивку? С него станется. И ведь уже не узнаешь. Возвращаться к нему с вопросом было глупо, смешно и опасно. Даже суицидально, чего греха таить. Расстались мы отнюдь не дружелюбно.
Я в который раз зацепился взглядом за огненный комок Белой Карты. Но изделие неведомого колдуна тоже не могло или не собиралось помогать мне. Снова и снова я старался направить мысли на нее, желать необходимого мне, но рисунок оставался неизменным. Черная птица по-прежнему рвалась в небо. Янтарь не стремился покидать меня. Дьявол забодай эти глубинные мысли. Неужели я не хотел создавать Розу? Или виной всему было отсутствие творческого начала, всю жизнь каиновым клеймом отмечавшее мою душу? Дерьма всем полный планшет. Сходить к психоаналитику, что ли.
Я скрипел мозгами, пока они не задымились от трения. Стало ясно, что ни черта я сегодня не надумаю. Кинув последний взгляд на куклу, я поднялся из-за стола, сделал несколько шагов и проснулся. Темная гостиная, она же и спальня, она же и кабинет, она же и единственная жилая комната в хрущобе, бесшумно возникла вокруг.
Но я несколько секунд лежал неподвижно, вслушиваясь в окружающий мир. Ему явственно не хватало реальности, словно Черное Облако последовало за мной. Через пару мгновений я понял, что именно меня смутило. Это был шум дождя. За окном изливалось на серые улицы потоками влаги туманное озеро, окутывавшее город прежде. Весна? Нет, еще нет. Ее слабое эхо, легкий отзвук отдающихся в стенах города воздушных шагов.
Я всегда любил дождь, но после Черного Облака он не произвел на меня всегдашнего приятного впечатления. Я просто лежал в сумерках, слушая дождь и ощущая, как глубоко внутри растет тяжелое и острое чувство. Это была тоска. Сосущая, волчья тоска по ало-сиреневым глазам, шелесту черного платья, тихому шуму мягких черных крыльев. Она по-прежнему была далеко от меня, рядом с этим негодяем, продолжавшим опутывать ее сетями коварства. Я ничего не мог сделать. Мне необходимо было многое закончить, чтобы спасти ее. Я мог только укоротить время ожидания, но не прервать его. Лао Цзы был бы мной доволен. Пошел ты, Лао Цзы. Мудрость бывает невероятно тягостна.
И я, наверно, все-таки сорвался бы, бросился в Н-поле на ее поиски, чтобы глупо и бессмысленно погибнуть, если бы стоявший на деревянном ящике у кровати телефон не разорвал сгущавшуюся темноту пронзительным свиристением.
Я нашарил трубку.
— Да?
— Здорово, битардище!
Это был мой друг. Мой единственный друг. Все-таки я еще хоть кому-то нужен.
— Привет, чудовище.
— Все торчишь на своих бордах?
— Нет, в настоящий момент пытаюсь сойти с ума. Получается.
— Достойное занятие. Слушай, приходи ко мне! Вместе будем сходить.
— Не знаю…
— Да ладно, «не знаю». В такую-то погоду дома сидеть! Давай, отрывай задницу. Месяц уже твою физиономию не видел. Винца попьем, музыку послушаем. У меня есть масса новых идей.
Я почесал лоб. Почему нет, собственно? Гхм… Почему нет? Именно. Почему «нет»…
— Нет, компадре. Прости, я очень занят. Это важно.
— Работа?
— Можно и так сказать. Никому больше поручить это нельзя.
— Ясно… Слушай, но ты же у нас свободный копейщик. Неужели не подождет пару часов? Приходи. Я соскучился.
— Прости. Это никак нельзя отложить. От меня многое зависит. Можно сказать, это вопрос жизни и смерти.
На секунду воцарилось молчание.
— Ты во что влез? — спросил он уже другим голосом. — Что-то серьезное? Помощь нужна?
— Нет, дружище. Я ценю твою поддержку, но здесь ты мне не помощник.
— Не валяй дурака. Знаю я тебя. Прессует кто? Рассказывай, соберем парней…
— Нет, амиго, не волнуйся. Мне ничего не угрожает. Но судьба того, кто мне дорог, поставлена на карту. Мне придется отыграть этот роббер.
— Вот оно что… Так, давай-ка, лупи в лоб. Что случилось?
Я не мог ему солгать. Наши отношения всегда строились на взаимном доверии, да иначе и не могло быть между двумя совершенно ненадежными людьми. Но и открыть правду я тоже не мог.
— Дружище, об этом тебе лучше ничего не знать. Я всегда был честен с тобой и не боюсь, что ты огласишь это кому-нибудь. Просто в этом ты не понимаешь ничего. Ты сразу начнешь строить неверные предположения, полезешь в самое пекло и наломаешь дров, которые мне придется разгребать. Или посчитаешь меня психом.
— Психом? Ты это мне говоришь? Ха-ха три раза. Давай ко мне. Обсудим это твое дело.
— Нет. Так будет лучше. Верь мне.
— Ладно, — неохотно отозвался он после паузы. — Я тебя знаю, врать ты здоров, но мне не станешь. Зараза.
Я почувствовал легкий укол совести.
— Не обижайся, старик.
— Да я и не обижаюсь, — проворчал он. — Ты прав. Я, в конце концов, не Архимед, во все с ходу вникнуть не могу. И дров наломаю. Ты меня тоже знаешь. Потом хоть расскажешь?
— Конечно. Если она не будет против.
— Она? Товарищ, вы меня пугаете! Что с тобой такое приключилось, тигр-социопат?
— Ничего, волк-одиночка, — я понял, что пора сворачиваться, этот Торквемада и мертвого разговорит. — Все потом. Может быть.
— Ладно, паразит, это тебе зачтется, — он уже вновь веселился. — Давай, решай свои дела и прилетай ко мне. По тебе Рисса соскучилась.
— Погладь ее от меня. Удачи.
Я повесил трубку, вытирая пот со лба. Впутать его в мои дела означало поставить на этих делах жирный красный крест. А потом еще один. Он действительно знал меня, как облупленного, и всегда готов был помочь именно так, как надо, но это было прежде. Я изменился с тех пор, мой образ действий уже кардинально отличался от прежнего, а он помнил именно прежний. Самым же паскудным было то, что мне действительно требовалась помощь. Не в деле, нет, здесь помощников мне, кроме Бэрри-Белла, быть не могло. Тоска истачивала меня, я был один в пустой и темной квартире, и мир впереди был омерзительно мутным. Мне отчаянно требовался человек рядом, которому можно было пусть и не рассказать, но хотя бы излить накопившееся в виде потока сознания. Знакомые, приятели, даже он — все они не подходили, им помешала бы память. Перемена во мне была слишком резкой и в то же время неявной. Меня-нынешнего они просто не поняли бы.
Что еще оставалось после этого, кроме как набрать номер и позвонить единственному человеку во всем городе, подходящему на эту роль?
Наташа ответила почти сразу. Да, она очень рада меня слышать. Да, я, разумеется, могу зайти в гости, и если у меня проблемы, могу приходить хоть насовсем, пока все не утрясется. Нет, она, к сожалению, сейчас уже уходит, у нее сегодня дневная смена, будет она только вечером. Бабушка в профилактории, дверь мне откроет Ленуська, так что если она меня не напугает, я могу посидеть с ней. Я ведь не против? Разумеется, я не против. Я подъеду минут через двадцать. Ее уже не будет, но чай и сахар в буфете, на верхней полке. Удачи.
Наивная, добрая девушка. Хорошая.
Но подъехать через двадцать минут мне не удалось. Окинув взглядом свой гардероб, я присвистнул, решительно нырнул в недра бельевой корзины и набил стиральную машину шмотьем до отказа. Сушить его пришлось феном. Работенка та еще. Так что на улице я оказался через три четверти часа, еще пятнадцать минут ушло на поездку и поиски нужного двора. Итого час. Нехорошо.