— Взвесил я вас и царство ваше, — усмехнулась Маска Лжеца, — и нашел вас очень легкими. Ваше время вышло вместе с дыханием Кассия Лота.
Серая туча опустилась на меня душащей горой пернатой плоти, и сотни яростных ртов открылись, чтобы откусить хоть кусочек ненавидимого и неостановимого Пожирателя, разрушившего их мир, но вдруг все на мгновение стихло, чтобы затем взорваться неистовым воплем — когда тел их коснулось чернеющее серебро.
В смерче осыпающихся страниц, бьющихся в агонии тел и карающих нитей Плетения невозможно было долго сдерживаться. Я боролся, но все же не сумел устоять. Я стал Великим Пожирателем.
Старые знания, старые книги, прочитанные мною за все эти годы, потоками хлестали в очистившийся мозг. Километры строчек свивались причудливыми клубками, обрастая ассоциациями, сравнениями, связями. Теперь я мог поверить, что у нас получится. Все получится…
— Посмотри, мастер, что я принесла тебе, — сказала Соу, подходя ко мне, бессильно привалившемуся к стене.
— Это… я, кажется, узнаю его, — прошептал я, глядя на пульсирующий комочек света, исходящий паром из крошечных буковок.
— Он умер, но вера в его сердце живет. Почему так вышло? Кем он был, этот Кассий?
— Я думаю, он был мыслями о тебе.
— Мастер? Ты действительно…
— Да, Соу. И я не обманывал его. Вот, — крепко сжатая в кулак рука приоткрылась, выпуская на свет маленькое белое перышко, волоски которого колебались под несуществующим ветром. — его дыхание, его жизнь.
— Дай его мне, мастер. Я сделаю то, что должна сделать.
— Соу?
— Кое-чему ты научил меня за это время. Позволь же показать это!
— Держи, только осторожней. Оно норовит улететь, если отпустишь. Но что ты…
Соусейсеки свела вместе ладони с пером и светлячком, зажмурилась, напряглась, словно сопротивляясь чему-то — и из ее запястий потек пульсирующий лазурью состав, тот, из которого я сделал ее призрачное тело когда-то. Он пополз по ладоням, ухватил перышко, утопил в себе засветившееся ярче сердечко, подернулся туманом, набух, раздался, тысячей знаков проступил и сгустился в маленькое мягкое тело, белоснежно — пернатое, с черными узорами на груди и крыльях, со спокойным и умиротворенным лицом спящего. Лицом Кассия Лота, умершего и родившегося заново. С ним я расставаться не собирался.
Антракс
Черный кристалл размером в полкулака покоился у меня на ладони, поблескивая в оранжевом свете. Обсидиан. «Кокуосэки», как сказал Энджу. Все-таки и от него может быть польза иногда. Я не мог и не хотел искать лучшее имя. Оно было совершенно. Да.
Она лежала передо мной, такая маленькая и хрупкая, такая похожая на ту, чей сон ныне нес в себе мой помощник, а дыхание спало в глубине моей груди. Дети не должны умирать, и девочка навеки останется жить в сказке, в кармане своего сна, воплощенном Бэрри-Беллом и мной для этого. Ее радость станет источником мощи для новой Розы. Только самые чистые и могучие чувства обретают силу. Вот так.
Я положил кристалл на грудь куклы. По моему приказу дух Шестой взмыл под потолок и плавно опустился на камень, бросив на черные грани медовый отсвет. Он светился чуть ярче обычного. Я знал, почему, но не мог себе позволить подумать об этом или еще какую-нибудь роскошь в этом духе. Труд, предстоявший мне, был куда сложнее и ответственнее, чем подчинение и настройка Белой Карты.
Положив одну руку ей на лоб, а другую на будущее сердце, я закрыл глаза и изгнал все мысли из головы окончательно. Начинаем.
Из Бэрри-Белла ударил в потолок тонкий желтый луч. По моей воле он разошелся широким бледным конусом. В нем замелькали маленькие лица, комната Джуна, силуэты Нори и Томоэ — сон девочки. Я, как врач на операции, стоял у треножника, внимательно следя за основанием конуса. Когда оно начинало подрагивать и рябить, я вливал в него свои воспоминания — чуть-чуть, по капле, чтобы не вытеснить, а лишь укрепить эссенцию.
Минута за минутой, час за часом. В моих руках Бэрри-Белл стал своеобразным «магнитофоном», прокручивавшим рассказанную мной историю. Я взял пример с Энджу — рассказал ее так, как захотел. Как это нужно было мне. Лена запомнила все правильно. Молодец.
Когда же в бледно-желтом сиянии мелькнул и пропал последний «кадр» незаконченной мной сказки, я окутал его волей и надавил вниз, посылая свет в камень.
Золотой свет наполнил черную глубину, вычертив внутренние изломы и дефекты структуры. Кажется, я перестарался с реализацией формы. Впрочем, это было только к лучшему. Обсидиан стал золотым самородком, сияние уже начало сочиться наружу, не в силах удержаться в гранях. Я аккуратно собрал выступившее и желтыми каплями стряхнул обратно внутрь.
Выдавив последнюю порцию света, Бэрри-Белл соскочил с камня и устроился у меня на плече. Его непосредственная доля работы была завершена. Теперь ему оставалось только контролировать ситуацию и вмешаться, если вдруг произойдет невозможное и я облажаюсь. Облажаться я, разумеется, не мог. Еще до начала работы я запретил себе думать об этом. Кристалл сиял, как расплавленная лава, удерживая в себе ставший вечным сон девочки, так и не встретившей семилетие. Тонкая волшебная материя напирала изнутри на стенки, но больше не могла их проломить. Прекрасно.
Я нагнулся к лицу куклы, прижался к ее губам и выпустил чужое дыхание.
И вместе с ним — свое.
Капелька крови. Взрыв Вселенной. Звезды, обрывками света несущиеся мимо. Залитый солнцем цветущий луг. Развалины, освещенные лунным светом. Индеец-охотник с луком. Щенок и бабочка. Все смешалось в общем танце.
И потому всего этого не было. Образы вихрились вокруг все быстрее и быстрее, сливаясь в разноцветное покрывало, обовлекшее то, что стало моим миром. Нет — уже нашим миром. Далеко и близко, прямо передо мной и на периферии зрения, хотя видел я теперь во все стороны, сидело в пустоте маленькое прозрачное создание без лица, обхватив руками тощие коленки. Шельт, одна из верхних душ, оставшаяся в сне по моей просьбе. Тусклый, печальный взгляд невидимых глаз скользнул по мне и вновь уткнулся в землю, которой не было. Но через невыносимо долгий отрезок времени, меры которому не было, вновь вернулся ко мне — и засветился слабым интересом и чем-то вроде узнавания.
Я сделал шаг, протягивая руку вперед.
И тотчас ощутил еще один взгляд. Нет, десятки взглядов, упиравшихся мне в спину, наполненных другим древнейшим чувством, принесенным силами мрака в наш мир. Голод. Голод без цели, без стремления, незамутненная направлением жажда насыщения, неумолчное и беззвучное алкание всего, что было и чего не было на свете.
Я обернулся, не пошевелившись. Сотня чудовищ, сотканных из иномировой космической темноты, жадно пронзала меня взглядами насквозь, стоя рядом, но в то же время как бы поотдаль. Красные глаза не имели ничего общего с нежной ало-сиреневой глубиной — это были буркалы адских тварей. В них ревело пламя Преисподней. Я знал, кто они и зачем явились сюда.
Это были те, кто в нашем детстве по ночам шуршит занавесками и скрипит половицами в пустой соседней комнате; в отрочестве делает страшными и уродливыми хари мелкой шпаны, пришедшей из соседнего двора отшибать деньги; в зрелой жизни в трудную минуту наливает руки свинцом, а сердце — тоскливым страхом. Глубинные мысли, создания страха, пищей имеющие только страх и живущие лишь им. Фрейд пел им дифирамбы, убеждая откупаться от них вместо того, чтобы давить раз и навсегда, давить через искус, через монашеский постриг, через отречение на пути к освобождению. Люди разучились бороться со страхами, и ныне каждый человек подходил к порогу смерти, навьюченный ими, как верблюд Маяковского — тунеядцами.
Это были мои страхи. Я привел их сюда. Но нужен им был не я. Они глядели сквозь меня, туда, где безучастно сидела маленькая душа, изучая глазами переплетения красок в полотнах Ничего. Когти хищно подергивались, обломанные клыки щерились в предвкушении рывка, падения жертвы под ноги стае, готовности рвать, резать, кромсать воздушную плоть, чтобы на краткий миг притупить ощущение тупой боли в бездонном желудке.
Лай, клекот, хохот, визг, неразборчивые гортанные проклятья — с воплем Тифона черная орда устремилась вперед, на добычу.