Каждый из нас таит в себе все, что успел воспринять, и еще немножко. Я был в положении загипнотизированного, которого попросили написать средневековую инкунабулу. Перо вместо привычной ручки; сложные иллюстрации, недоступные не умеющим рисовать; идеальные контуры знаков, ошибка в которых была бы по меньшей мере опасна. Я мог сделать такое только во сне.
Работа была сродни медитации — переписывать и срисовывать готовое, никуда не спеша. Время от времени я чувствовал импульсы Розы Мистики, которыми, как я полагал, Соусейсеки удерживала мое тело в сомнамбулическом состоянии.
Кто знает, сколько времени прошло, но настал миг, когда я окончил завиток последней буквы и, посыпав страницу песком, сдул его и закрыл книгу.
На обложке было написано: «Librum Clamoris»
Я ожидал, что пробуждение будет не из приятных, но действительность, как обычно, оказалась хуже ожиданий. Вместо утренней свежести тело поприветствовало меня судорогами в смертельно уставших руках, парой прострелов в спине, чувством лютого голода и онемевшими ногами. Сдерживая проклятия, я свернулся клубком на постели, растирая затекшие мышцы.
Соусейсеки тоже выглядела уставшей. Она даже не поздравила меня с удачным завершением дела, а только подвинула ближе тарелку с парой бутербродов и включила чайник.
Через полчаса я был более-менее готов жить дальше. Но мне не давало покоя молчание Соу, которое просто действовало на нервы. Странно, обычно амитриптилин, напротив, стирал любые чувства, оставляя внутри пустоту, да и знобить после него не должно…
— Соу, что случилось? Сколько я спал?
— Четверо суток, мастер. Мне было непросто удержать вас.
— Но лекарство должно было действовать не более шестнадцати часов?!
— Дальше пришлось поработать мне. Это…утомляет.
— Соу. Я должен поблагодарить…
— Не стоит. Ты ведь так хотел эту книгу, мастер.
— Разве тебе не нужен сильный медиум? Я думал, ты одобришь мое стремление помочь тебе.
Соусейсеки отвернулась, не глядя мне в глаза.
— Нет. Мне не нужна ничья помощь. Я сама найду Отца, для этого не нужны люди!
— Но Соу…
— Оставь меня в покое!
Сказать, что я был удивлен — неверно. Я был шокирован, опустошен и раздавлен. Все было напрасно? Она уйдет и я снова останусь один? Снова один из тысяч неудачников, похороненных за слепыми бельмами окон в бетонных муравейниках?
Черный комок отчаяния сдавил горло…
А потом я все понял. Удивительно, как эмоции отбивают способность к анализу — ведь почти поверил Соу.
Она прочла книгу.
Прочла и то, что нужно сделать, чтобы применить ее на практике. Прочла о ядовитой краске и опасности ошибки. О том, что я отдам, чтобы вместить в себя новые инстинкты для управления собой. Прочла и решила защитить меня от этого — пусть даже таким способом. Без медиума и кольца в чужом мире она обречена — и ведь почти подтолкнула меня к тому, чтобы отпустить ее. Нет. Не выйдет. Не со мной.
Я хрипло засмеялся, и это больше было похоже на карканье старого ворона. Соусейсеки обернулась, не понимая, что происходит. А меня колотил приступ смеха на грани истерики — от нервного напряжения, от жара, который и вызвал озноб, от радости разгаданной хитрости, от…
— Мастер?
— Видишь это кольцо, Соу? — спросил я, протягивая ей руку, — ты дала мне его в день, когда я умирал здесь, на полу. Оно связало нас прочнее якорной цепи..
— Я понимаю, — ответила она и потянулась к нему губами.
— Дура! - я отдернул руку, словно от струи расплавленной стали, — Ничего ты не понимаешь!
Соусейсеки покраснела, словно у нее тоже была температура, сверкнула глазами в ярости, но лишь только собралась как-то мне возразить, я подхватил ее на руки и прикрыл пальцем губы.
— Выслушай, а потом уходи, если хочешь. Держать не стану. Согласна?
— Угу, — кивнула она, растеряно глядя на меня.
— Ты прочла книгу и решила, что я слишком много теряю ради тебя. Поэтому и разыграла эту драму — чтобы я рассердился и дал тебе уйти, а потом не стал бы использовать Либер Кламорис.
— Мастер, я не могу позволить тебе так поступить! - всхлипнула Соу, — Я никогда себя потом не прощу!
— Ты не дослушала. Нанести ядовитый узор и выжить — возможно, иначе я не стал бы и пробовать.
— Но воспоминания…
— Ты судишь по себе, Соу. Я очень ценю то, что ты заботишься обо мне, но только не пытайся манипулировать мной. Тебе кажется, что я слишком много потеряю, но это ошибка.
— В книге ясно сказано — первая колыбельная; прикосновение матери и забота отца; первый урок и первая любовь. Это что, немного?
— Соусейсеки, что ты скажешь, если я признаюсь, что сам составил этот список? Самое бесполезное из хранящегося в моей голове — в нем.
— Не верю. Невозможно!
— Я теряю песню, которой не помню; прикосновения, которых не ценю; заботу, за отсутствие которой я ценю отца; урок, на котором ничему не научили и любовь, которая не была взаимна.
— Но мастер…
— А взамен получаю возможность сбежать из мира, в котором у меня нет будущего, силу, чтобы защитить себя и тех, кто мне дорог, и право путешествовать с тобой и выполнить свое обещание. Нечестный обмен, верно? Но выгодный!
— Я..я ошибалась. Мастер, ты хитер, как лиса…
— Ага, а еще мудр, как змея, и предан, как пёс. Не преувеличивай.
— Но, желая сделать как лучше, я почти совершила непростительную ошибку…
— Я ведь о… обещал прикрыть тебя, в… верно? Считай, что уж-же нач-чал…
— Мне так стыдно, но…что с тобой, мастер?
Мир поплыл в сторону и погас. Болезнь взяла свое.
На этот раз я проснулся правильно. Утреннее солнце щекотало глаза, тепло притаилось под одеялом, расслабляя мускулы. Хворь отступила — и я, кажется, знал, почему. На лбу было что-то теплое и мокрое — примочка? А рядом уснула моя сиделка — без чемодана, у меня на плече, настолько тихо, что я даже не заметил. Но ведь куклы не спят без чемодана? Видимо, Соусейсеки тоже изменилась больше, чем казалось ей самой.
Медленно, стараясь не разбудить ее, я снял примочку и вытер капли с лица. Вспомнилось, как в детстве по утрам я не любил вставать, потому что рядом спала кошка и не хотелось ее будить. Мысли лениво таяли в белом просторе потолка, и я наслаждался покоем, запрещая себе думать о будущем.
Соусейсеки проснулась, и я прикрыл глаза, чтобы не смущать ее — вряд ли она собиралась отдыхать таким несвойственным куклам образом. Из-под ресниц видно было, как она лениво потянулась, а потом вскочила, словно ужаленная, осознав, где спала. Пора было «проснуться» и мне.
— Доброе утро, Соу!
— Д… доброе, мастер.
— Ты и болезнь мою прогнала, не знаю даже, как тебя благодарить. Сам бы я еще неделю болел, не меньше.
— Ты все-таки мой медиум, как же мне о тебе не заботиться?
— И все равно спасибо. Ты лучшая!
— Мастер, я всегда готова помочь тебе.
В этом я и так не сомневался. Ей всегда попадались плохие медиумы; и она все равно помогала им — даже в ущерб собственным интересам. Такой уж она была, четвертая дочь Розена, и мне хотелось бы стать исключением из этого правила.
— Я пойду приготовлю поесть, Соу..
— Нет, ты еще не выздоровел, лежи, отдыхай, я все сделаю сама.
— Предлагаю компромисс — я тебе помогу в меру своих слабых сил.
— Все равно ведь не будешь лежать, упрямец. Но к воде я тебя не пущу, и не проси.
— Договорились!
После завтрака, который, как обычно, удался у Соу на славу, мы вернулись к сиротливо лежавшему на столе Либер Кламорис. Я постучал им по столу, выбивая остатки песка и раскрыл на случайной странице. Почерк был почти не похож на мой — такой же мелкий, но аккуратный и ровный, с жирными округлостями и острыми хвостами букв. Рисунки и сопровождавший их текст смотрелись удивительно уместно, да и содержание было вполне понятным. Впрочем, было бы странно, если бы я не понимал сам себя.
— Я все же боюсь этой проклятой книги, мастер, — вполголоса сказала Соу, разглядывая извилины знаков и схему их расположения на теле.