— «Чай»? Это сладкое и крепкое так называется? Да…
— Хм… Спасибо, — я поставил пакет на пол, взял чашку и отхлебнул.
Ну, знаете… Такой чай, наверно, подавали Посейдону, когда он забредал на Олимп поиграть в преферанс с родственничками. Я почувствовал во рту жжение и осознал, что физиономия скручивается в невероятный клубок. Он был невероятно соленый. Его как будто приготовили из морской воды. От того, чтобы не выплюнуть адово пойло сразу, меня удержала только собственная поспешность: я выпил отпитое залпом. Желудок в ужасе зашевелился. Не отравиться бы…
Увидев, как меня перекорежило, Суок перепугалась:
— Что такое, Отец? Это плохо? Невкусно?
— Что это, Суок? — проскрипел я сквозь сведенные судорогой челюсти.
— Ча… чай… Я делала, как ты, я… положила пакетик и насыпала белого порошка… Три ло… ло… жки… — ноги ее подкосились, она села на пол и уткнула лицо в ладони. Плечи ее содрогались от рыданий.
Елико возможно тихо глотнув чистой воды и вылив проштрафившийся чай в раковину, я поднял мою маленькую повариху и усадил на колено.
— Не плачь.
— Прости, Отец, я такая плохая, скверная, злая дочь!
— Не говори глупостей. Ты не плохая и не злая.
— Нет, плохая! — всхлипнув, она уткнулась лицом мне в куртку. — Я только ем да сплю и ничего, ничего для тебя не делаю! Ты так обо мне заботишься, а я только все порчу! Меня надо прогнать от тебя далеко-далеко, чтобы я тебе даже на глаза не попадалась, гадкая, злая Суок! Я… я… хлам!
Я обомлел. Ну это уж слишком!
— Прекрати нести чушь, Кокуосэки, а то я действительно рассержусь, — строго произнес я, заставляя ее посмотреть мне в глаза. — И никогда не называй никого этим глупым и злым словом, а уж себя — в первую очередь. Хлам не вышел бы из-под моих рук. Ты расстроена, что попробовала что-то и у тебя не получилось? Но вспомни, как училась ходить. С первого раза хорошо не получается ничего. Запомни это.
— Но я ведь смотрела… Нет, я плохая и глупая, Отец! Я все перепутала!
— Хватит накручивать себя. Ведь ты даже не знала, какой именно порошок надо класть в чай. А их три, и они очень похожи.
— Как же их различить?..
— Смотри. Сахар сладкий, и его крупинки похожи на маленькие кубики. Тот же, что положила ты, соленый и горьковато пахнет: им приправляют еду, чтобы она была вкуснее. А есть еще мука, она безвкусная и не растворяется в воде. В следующий раз чуть попробуй на вкус то, что собираешься класть в пищу. И запомни, что на каждый объем нужно свое количество. Не раскисай. Только трудом достигается успех.
— Хорошо, Отец. Я не буду раскисать. Но я так хочу помогать тебе, хоть что-то для тебя сделать! — ее пальцы теребили золотую ленту. — Ты же… ты ведь…
— Успокойся, дочь. Очень скоро ты сможешь помочь мне.
— Правда? — просияла она. — Когда, Отец, когда?
Я пораскинул мозгами. Пожалуй, время подошло.
— Сегодня, Суок. Мы приступим к делу сегодня вечером.
Коракс
Мало-помалу, повинуясь собственной странной логике, тексты успокоились и собрались в некое подобие системы. Конечно, до идеальной упорядоченности архива им было далеко, но все же Василий Валентин не лез в диспуты с Гебером, а Альберт Великий не пытался стереть фрагменты «Алхимической свадьбы» Христиана Розенкрейца.
Пропало и давление, распиравшее голову изнутри — я снова был здоров и мог продолжать путешествие.
Соу вернулась со своего обхода с довольно расстроенным видом, хотя явных причин не было заметно.
— Что-то случилось?
— Да, мастер, я несколько в тебе разочарована. — Соу говорила тихо, не глядя мне в глаза.
— Что такое? Я что-то сделал не так? — удивленно воскликнул я.
— Скорее не сделал. Тебе надо быстрее учиться, иначе нам не хватит никакого времени.
— Поясни, где я ошибся, Соу. Я не понимаю.
— Попробуй прислушаться к своим чувствам. Ничего не замечаешь?
— Эм… тут тепло и уютно. Греет что-то, но это же трубы, верно? — в воздухе действительно носилось какое-то странное нежное тепло.
— Близко, но не то. Продолжай.
— Тут слишком светло, но не из-за ламп. Светится что-то…среди ящиков?
— Пойдем посмотрим, мастер. — Соу, кажется, начала успокаиваться.
— Ты что-то нашла? Соу, не мучай меня, рассказывай!
— Я-то нашла, но это должен был заметить ты. Попробуй сам, раз уж случай представился так быстро.
— Мы двинулись вглубь деревянных штабелей с армейской маркировкой, туда, где темнота была почему-то не такой густой, как следовало бы. За третьим поворотом стало еще светлей, а в одном месте из-под грубого холста пробивались тонкие лучики, в которых плясала пыль.
— Что это, Соу? — спросил я, раздвигая ткань и глядя на светящийся ящик, стоящий в одном из штабелей.
— Достанем и посмотрим. Я и сама еще не знаю, но это должно быть то, что мы ищем. Что ты видишь?
— Дерево светится изнутри.
— Вот как. А я услышала песню, тихую и жалобную. Не стой столбом, доставай нашу находку.
— Ээ, постой, а это безопасно? Вдруг там что-то…
— Ты чувствуешь опасность? Или просто боишься?
— Хм, нет, этот свет кажется чем-то знакомым и приятным.
— Тогда не задавай глупых вопросов.
Наполненные стеклянной пылью ящики были страшно тяжелыми, и верхний я чуть не уронил себе на голову, удержав его в последнюю секунду серебром. Когда, наконец, открылась сияющая крышка с выжженными буквами L.MB.CK., я чувствовал себя выжатым до капли. Руки налились свинцовой слабостью, одежда вымокла от пота. Изнеможенный непривычно тяжелым трудом, я сел на один из ящиков и стал разминать одеревеневшие мыщцы.
— Самому не смешно, мастер? — спросила Соу с хитрой улыбкой.
— Что тут смешного-то? — устало спросил я, кривясь от боли.
— Вся эта усталость, пот, боль — к чему все это?
— Знаешь, эти ящики были тяжелее, чем они выглядят. Попробуй сдвинь хоть один.
— Типичная логика рассеянного и зашореного собственными заблуждениями и привычками человека. Отвыкнуть пора бы, мастер.
— Ты стала язвительней, радость моя. Надо быть добрее.
— Мастер, — Соу вдруг покраснела и потупилась, — прости, я не хотела тебя обидеть. Просто ты как-то медленно осознаешь реальность.
— Я не обиделся, совсем ни капельки, но быть может, ты пояснишь?
— Вся твоя усталость — не более, чем привычка разума. Ведь твое физическое тело сейчас лежит в мастерской дедушки и его ощущения никак не связаны с тем, что ты делаешь во сне.
— Хм, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду. То есть, я инстинктивно придумал себе усталость, тяжесть и боль, потому что разум обманулся реалистичностью происходящего?
— Начинаешь понимать, мастер. Это всего лишь сон, и все, что тут происходит — только метафора, оживленная парами Моря. Так что постарайся забыть о том, что ты должен был устать и тебе станет легче.
— Мне это напомнило один фильм…надо будет показать его тебе, если выдастся такая возможность.
— Хорошо, как только мы закончим здесь, у нас будет возможность отдохнуть. Мои поиски…не настолько срочны…
— Кажется, мне уже легче, — за разговором я действительно забыл о боли и теперь любопытство снова проснулось и властно заявило о себе. — Давай откроем ящик и узнаем, что нашли.
— Давно пора, мастер, — Соу ловко вставила в щель под крышкой ножницы и поддела ее, ломая скобы и гвозди, — Открывай. Это твое.
— Спасибо, Соу, — и я сдвинул крышку, прикрывая от слепящего света глаза.
Когда сияние немного рассеялось, я осторожно погрузил руки в острую мерцающую пыль, чувствуя гладкие формы внутри и нежно, словно новорожденного, поднял из тяжелой стеклянной гробницы хранившийся в ней сосуд.
Тонкого прозрачно-зеленого стекла алембик, старый, но чистый и отлично сохранившийся, с притертым горлышком и изящной трубкой лежал в кровоточащих ладонях, источая призрачное сияние.
— Прими его, мастер, верни в себя.
— Кажется, я понимаю. — ответил я, завороженно любуясь идеальной вещью, а затем, повинуясь какому-то наитию, приложил его к груди.