Андреа Мускулюс и Серафим Нексус спешно возводили внутри себя незримые бастионы, запирая накопленные резервы маны. За ними с тревогой наблюдал Лоренцо Фериас, маг герцога. Он не понимал, что происходит. Это очень беспокоило матерого чародея.
И лишь Карл Строгий не видел ничего, кроме Реми, готового разорваться надвое.
— А он мне нравится! — в голос расхохотался герцог. — Клянусь мечом Прессикаэля, нравится! Потешный дурак… Кто бы мог подумать? Старый Фалеро был скучнее.
Что потешного нашел Карл в поведении скорлупаря, осталось загадкой. Однако придворные из герцогской свиты тут же засмеялись, с подобострастием вторя государю.
Смех застиг скорлупаря в неудачный момент. Его голова в очередной раз поднялась до наивысшей точки и была уже готова качнуться вниз. На миг Реми замер, окончательно сбитый с толку. Чего от него хотят? Почему смеются? На лице несчастного отразилось болезненное недоумение. Забывшись, он наконец посмотрел на государя прямо — и окаменел, упершись взглядом в собственное отражение.
С зеркальной поверхности кирасы один Реми Бубчик смотрел на другого.
Глаза в глаза.
Он и его вина уставились друг на друга. Теперь он понял, отчего смеялся господин. Господин хотел, чтобы они с виной наконец увиделись. Это смешно. Ха-ха. Господину смешно. Весело. Господин радуется.
Это — ватрушечки.
Ему хотелось убежать. Кувырк-кувырк — и бегом. Далеко. Или хотя бы отвернуться. Не смотреть на свою вину. Она ведь тоже смотрит. Страшно-страшно. И во лбу жжется. Он сгорбился, чуть не плача. И вдруг понял: это — не ватрушечки. Это — наказание! Господин все знал и теперь радуется. Господин умный. Раз есть вина, значит, должно быть и наказание.
Сейчас он накажет сам себя — и больше не будет виноват. Он будет хороший. Кувырк-кувырк. Вина — наказание — нет вины. Он должен смотреть. Наказание приятным не бывает. Это даже дурак знает. Пусть жжется. Пускай страшно.
Надо смотреть на вину, пока она не сгинет.
Надо держать глупую упрямицу голову.
Больно! — ватрушечки…
Карл Строгий хохотал, едва не плача.
Смех государя утратил естественность. Так хохочут игрушки, творения умельцев механикусов, пока у них завод не кончится. Герцог застыл изваянием; чудилось, что скорлупарь прибил Карла Строгого гвоздем к креслу и его высочество, словно бабочка в коллекции ребенка, не в силах изменить позу.
Горло и рот сорентийского владыки ритмично подергивались, исторгая наружу все новые порции жутковатого веселья.
А Реми Бубчик прикипел взглядом к отражению в кирасе. На шее скорлупаря вздулись мышцы, плечи напряглись, словно под тяжестью небесного свода. Тело настойчиво требовало: отвернись, идиот! Но руки убогого, мощные, жилистые, мускулистые руки акробата сжали голову, как тисками, вцепились пальцами в виски, уперлись ладонями в щеки — не позволяя шевельнуться, вынуждая терпеть и смотреть.
Руки против шеи и плеч.
И руки — побеждали.
Голова скорлупаря подергивалась от напряжения. По лицу текли ручьи пота. Реми дышал надсадно, с хрипом, как бегун в конце чудовищно длинной дистанции, но глаз от кирасы не отводил. «Овал Небес! — беззвучно охнул малефик. — Он замкнул “мановорот” в кольцо!»
Вряд ли несчастный понимал, что делает. Вряд ли осознавал, что убивает себя. Сейчас это не имело значения. Призрачные руки-невидимки зашарили по Зале Альянсов. Они сгребали всю ману, до какой могли дотянуться, и швыряли в «прободную язву», разверзшуюся во лбу Реми. Обеспокоенно зашевелился Просперо Кольраун, вздрогнул Лоренцо Фериас, а захватчики продолжали грести, собирать — и бросать пригоршни краденой маны в ненасытную прорву.
Отражение парня в кирасе мигнуло и расплылось. В глубине полированного металла распахнулась дырища. Там копошились мириады кликуш, сливаясь в единую безликую массу. Все они были заняты делом. Плоды их стараний — тонкие аспидно-черные жгутики — свивались в лоснящуюся змею. Неприятно извиваясь, змея струилась наружу, опутывая кольцами Реми Бублика. И не понять, где кончается дырища и начинается зала.
Дурной глаз в чистом виде.
Квинтэссенция порчи.
Даже у привычного к таким вещам малефика волосы встали дыбом. Со «змеей» скорлупаря мог сравниться разве что черный Петух Отпущенья сусунитов. Но петух был вполне материален, а здесь… У гадины не было ни начала, ни конца. Она струилась в обе стороны, в дырищу и из нее; движение завораживало, сводило с ума.
В провале вспыхнул огонь. Змея конвульсивно дернулась, стискивая Реми в смертоносных объятиях, — и Андреа увидел. В дырище, смешной и нелепый, возник маленький Реми Бублик с факелом в руке. Прыгая и кувыркаясь, он метался в толпе растерявшихся кликуш. Жгутики, тянувшиеся от них, вспыхивали, треща и корчась от жара, огонь перекидывался с одного на другой.