— Вы свободны.
— Зачет, профессор? — с надеждой спросил студиозус.
— Не угадали, отрок. Придете через неделю. Когда подготовитесь как следует.
Кудрявый двоечник зыркнул на вредного «профессора», и у Андреа сладко екнуло сердце. Еще чуть-чуть, и парень все-таки научится сносно глазить. Главное, не давать спуску. И держать оборону: кудрявый — не единственный, кто с удовольствием приложил бы кое-кого из преподавателей…
— До встречи.
— Угу…
Портреты мэтров, развешанные в коридорах Универмага, с сочувствием следили за малефиком. За годы портреты навидались всякого. Даже те, чьи прототипы в реальной жизни не отличались кротостью нрава, смягчились душой, пойманной кистью живописца. Кое-кто перешептывался, вспоминая студенческие годы. Уж мы-то в наше время…
В кафедральном кабинете, одинок и весел, сидел Серафим Нексус. На столике перед лейб-малефактором стояло «денежное дерево». Веточки, увешанные монетками-листиками, ласково звенели от сквозняка. Чеканные профили на монетах были Мускулюсу неизвестны. Во всяком случае, среди государей, чеканящих собственные деньги, этих профилей не замечалось.
Старец протянул руку и щелкнул ногтем по ближайшей монетке.
— Прекрати, — заявил профиль. — И без тебя мигрень…
— Знаю, — ласково ответил Нексус, повторяя щелчок. — Для того и стараемся.
— Я хороший. — Профиль скривился, словно наелся кислятины. — Я вполне хороший. Дай заснуть, а?
— Знаю. Ты хороший. А станешь еще лучше. Кто осенью злоумышлял?
— Ну, я. Так то ж осенью…
Остальные монетки следили за экзекуцией, злорадствуя. Мерзавцы, уверился Андреа. Коварные мизантропы. Надо будет себе такое дерево завести. И носить на экзамен. Щелкнешь по медному лбу, глядишь, знаний прибавится.
— Рад видеть тебя, отрок. — Старец накрыл артефакт черным полотенцем. Звон стих, сияние померкло. — Наставляешь слабоумных?
— Имею удовольствие, — кивнул Мускулюс.
— Есть сдвиги?
— Есть. У меня. Скоро умом двинусь и уйду на пенсион.
— Не жалуйся, отрок. Всякий вредитель должен пройти через ад. Ты — не исключение. Учи, и воздастся. Кстати, тебе привет из Сорента.
Андреа ждал этой реплики. Вчера лейб-малефактор вернулся из Сорента, куда ездил для экспертизы документов, прилагаемых к договору. В злополучном договоре, с какого началась история Реми Бубчика, все-таки обнаружилась порча. Мускулюс нашел ее, руководствуясь чистой интуицией, и дал название: «фактор кликуши». Новое слово во вредительстве — сам по себе договор был безобиден, и лишь в сочетании с грядущими приложениями, инструкциями и подзаконными актами порча инициировалась, вступая в действие.
Сейчас «фактор кликуши» тщательно изучался юристами.
— От кого привет?
— От нашего дружка. Он велел отдать тебе лично. Сказал: сам делал…
Порывшись в саквояже, Серафим извлек малый узелок. Не развязывая, выложил на стол, рядом с деревцем. И долго смотрел на «привет», без обычной язвительности во взоре. Так смотрят на пустяк, за которым стоит память и укоризненно грозит пальцем.
А может, укоризна нам лишь чудится.
— Как он? — спросил Андреа, стараясь казаться безразличным.
— Ничего. — В устах лейб-малефактора «ничего» звучало восхитительно, потому что он никогда не говорил «хорошо». — Вполне. Пошел в ученики к пекарю. Бабушка рада: пекарь его хвалит. Еще б не засыпал где ни попадя…
— Это осталось?
— Осталось. Ладно, выдюжит. Дочка пекаря на него глаз положила. — Мускулюс вздрогнул: он не сразу понял, что имеет в виду двусмысленный старец. — А что? Здоровый парень, грудь как у быка… Умишка недостает, так в семейной жизни муж-телепень — самое оно. Полагаю, они уже — кувырк-кувырк. Вот где много ума не надо…
О политике Мускулюс спрашивать не стал. Он и так знал: граф д’Ориоль в почетной ссылке, Карл Строгий по-прежнему на троне. Хотя в герцоге с той поры что-то надломилось — вместо нового шута завел квартет трубадуров, слушает сентиментальные лэ и канцоны. Налоги снизил, воевать разлюбил.
Говорят, долго не протянет.
— Ты хоть посмотри, что там, — старец кивнул на узелок. — Я всю дорогу страдал. Хотел заглянуть, так читать чужую корреспонденцию — грех. Не томи, дай насладиться…
Андреа Мускулюс развязал концы платка, в который Реми Бубчик завернул подарок. И вздрогнул. На платке лежал третий глаз. «Прободная язва» — белый зрачок в синем круге. Лазурная кромка, пара черных лепестков. В центре зрачка застыла капелька крови…
Его бросило в пот. Страхи, от которых он в последнее время не спал по ночам, крылатой оравой вырвались наружу. И сгинули, должно быть, навсегда. Синий круг, лазурная кромка — сахарная глазурь по тесту. Белый зрачок — творог. Черные лепестки — край на разломе подгорел. Капля крови — ягодка клюквы.