Он почесал лысину и дрожащим голоском затянул:
— О Элберет Гилтониэль!..
Минута, и хоббит был схвачен отрядом дикарей в зеленых штанах и куртках. Лица дикарей покрывала боевая раскраска — изображения орлиных голов, сцепившихся клювами. На шее, в мочках ушей, в носу — везде висели украшения из кости и раковин. Пряди иссиня-черных волос падали на раскосые глаза, тонкие губы кривились в зловещих ухмылках.
Со сноровкой, выдававшей большой опыт, они привязали несчастного старичка к столбу и принялись метать в него томагавки, дротики и отточенные заклинания, стараясь продлить мучения пленника.
— И’еллах! — кричали дикари, и громче мужчин вопили бешеные скво. — Ашхаду ан ля иляха илля И’еллах! О Элберет Гилтониэль! Ва ашхаду анна Мухамаддан расуль И’еллах! Се-ливрен пенна Мириэль! Илуватар Акбар!
— Я по бабушке эльфийка! — заглушая дикарей, визжала толстая гражданка, потрясая ворохом справок с печатями. — И по дедушке эльфийка! Я на оккупированной территории жила! Мне в Валинор, для воссоединения с родственниками!
Ее многочисленные дети рыдали хором. Муж, эльф в кожаном пиджаке и темных очках с зеркальными стеклами, мрачно ухмылялся. Больше всего он походил на киллера в перерыве между двумя заказами.
— Генофонд расы исчерпал себя, — сказал киллер, тряхнув волосами, стянутыми на затылке в конский хвост. — А все почему? Консерватизм наших лидеров! Им, видите ли, не нравится вмешательство на генетическом уровне…
Он пнул острым носком туфли шину своего «кентавра-ку-пе». В ответ бортовой компьютер машины включил сигнализацию, выдвинув из башенки стволы тяжелых пулеметов.
За гаванью что-то грохотало и раскалывалось. Столбы дыма стояли над холмами. Грибовидное облако ползло со стороны Шира. Сгущался мрак. Трассирующие пули чертили огненные пунктиры. Два звездолета шли на посадку в дюнах. Сыпал град из мелких артефактов. В небе кружили чудовища, все с заостренными ушами.
Надо было уплывать, пока не поздно.
Высокий, с благородным челом, стоял Элронд, владыка Раздола, сын Эарендиля Благословенного и Эльвинг Спасенной. Корона из серебра блистала в его кудрях. Золотой перстень с сапфиром лучился на пальце — величайшее из трех эльфийских колец. Искры играли в серых, как облака над горами, глазах владыки. Древний властитель, могучий воин, полуэльф по рождению, избравший судьбу и долг Перворожденных, — сдерживая напор толпы в Серебристой гавани, в преддверии финального отплытия на Запад, он вспоминал своих.
Вокруг бурлило сонмище незнакомцев. Пьяницы, наркоманы, воры, служанки, наемники, убийцы, колдуньи, импотенты, шпионы, амфибии, космолетчики, офицеры, скандалисты — глаза красные, черные и желтые, клыки и жабры, татуировки, грязные пятки…
Собрав волю в кулак, Элронд набрал в грудь воздуха.
— На кораблях! Слушать меня!
Клич его громом раскатился над Серебристой гаванью, перекрыв шум и гомон. Казалось, само небо застыло, трепеща в ожидании.
— Приказываю…
Он вскинул руку, сверкнув сапфиром кольца.
— Приказываю потесниться!
Те, кто был на кораблях, проглотили языки от изумления.
— Мы заберем отсюда всех! Всех!
Причал онемел.
— Ни один эльф не скажет, что ему было отказано в пути на запад!
Тишина.
— Да будет так!
Толпа ринулась по сходням. Роняя чемоданы, баулы и заплечные мешки, теряя жезлы и справки, обрывая погоны с мундиров, бросая в воду зонтики… Хрустнул под ногами стакан. Брызжа помоями, покатилось ведро. Сходни трещали, грозя подломиться.
На кораблях спешили разместить гостей.
«Вас вылечат! — беззвучно шептал Элронд, следя за столпотворением. — Всех вылечат! Светлый берег и дальний край, осиянный зарей, — на зеленых холмах запада вы забудете скорбь и злобу, тщеславие и мстительность! Прежний облик вернется к вам, о братья мои! Не знаю, какой подлый Моргот исказил ваши тела и души, превратив в ватагу орков… Но я не могу оставить вас здесь, на произвол судьбы! Это выше моих сил…»
Ветер метался над Серебристой гаванью, надувая паруса.
— На запад!
Далия Трускиновская
Рог Роланда
Они нашли общий язык — странноватая длинноносая девица, от которой Каменев сперва не знал, как избавиться, и почтенный менеджер по кадрам, который сперва произвел на Алиску впечатление монументального, окончательного и бесповоротного болвана.