Тьедри опомнился, подбоднул шпорами коня и поскакал за Джефрейтом. Его место в походе и в бою было при старшем брате и при святой орифламме.
— Очень любопытная версия, — согласился Каменев. — Но вы, кажется, преувеличиваете. Вряд ли нашелся в Средние века монах, который переписал «Песнь о Роланде» лишь для того, чтобы главным героем сделать Тьедри д’Анжу. Это для средневековых монахов чересчур мудрено.
— Так только кажется, они были не глупее нас с вами, — возразила Алиска. — Вот вы скажите — кого из героев «Песни» этот самый Турольдус описал подробнее всех? Единственного? Чей портрет нарисовал?
— Тьедри, — сразу поняв, к чему девушка клонит, отвечал Каменев. Хотя на ум пришли смешные слова — всех доблестных рыцарей, включая Гвенелона, неизвестный автор хвалил одинаково: «широкобедр и статен».
— Не Роланда, не Оливьера, не Карла! Карл вообще там только и делает, что рыдает и рвет свою седую бороду! — Алиска не могла скрыть возмущения. — Не Брамимонды!..
«Сарацинская королева?..» — спросил себя Каменев, но не вслух.
— А только Тьедри д’Анжу! Вот, вот, тут…
И лицо девушки преобразилось. Она заговорила нараспев, подчеркивая чеканный ритм и возвышенность стиля:
— Увидел Карл, что всеми он покинут. «О, горе мне!» — воскликнул он в печали, поник челом; к нему Тьедри подходит — Джефрейта брат, анжуйского владыки. — Был смугл лицом Тьедри, он худ и тонок, и невысок, но строен и проворен, и волоса его черны!.. — Алиска торжествующе замолчала.
— Пусть так, — и Каменев покачал крупной головой. — Но мы, кажется, отвлеклись от темы. Простите, забыл — на каком вы курсе?
— На четвертом. Если вы меня возьмете на полставки, это учебе не помешает. Я знаю, какой у вас график — с семи до часу ночи, потом с часу до семи утра. А у нас лекции два раза в неделю с половины девятого, три раза в неделю вообще с половины первого!
— Ну, что же… Еоворите вы убедительно. Я даже заслушался. — Каменев усмехнулся, встал и вышел из-за стола. — «Песнь о Роланде» — тема вашей курсовой?
Алиска помотала головой.
— Я возьму вас сперва на месяц. Мы не можем брать без испытательного срока.
— Это я понимаю.
— Но вы не думайте, что это такая уж романтичная работа. Грязи наслушаетесь, пошлости, истерик…
— Я знаю. Но мне это нужно для дипломной.
— Что — истерики?!
— И они тоже. У меня такая тема…
Тут Каменев вздрогнул — время было позднее, его ждали дома, а увлеченная студентка могла опять усадить его в кресло и начать речь куда длиннее той, что про горестную судьбу Роланда.
Алиска все поняла.
— Так когда мне выходить? — осторожно спросила она.
— С понедельника — вас устроит?
— Вполне!
Она ушла, а ровно две минуты спустя, сбивая лежавшие на столе бумаги в ровную стопку, Каменев заметил желтую книжку — «Песнь о Роланде». Он усмехнулся — и странные же мысли посещают студентов, непременно им все нужно вывернуть наизнанку и взгромоздить с ног на голову! Песнь — о Роланде, прочие персонажи нужны постольку, поскольку связаны с Роландом… а чем она, кстати, завершается?.. Он открыл наугад — и попал на страницу двести пятнадцатую. Строфа занимала лишь ее верхнюю часть. И две строки были помечены сбоку короткой вертикальной чертой.
— Погиб он смертью труса… Да не станет никто своей изменой похваляться! — вот что прочитал Каменев, хмыкнул и перелистнул страницу. Дальше были всего две строфы король впопыхах окрестил мавританскую царицу-пленницу и выслушал доклад об очередном нападении сарацин. И — все! Тот, кого звали Турольдом, утомился и прервал свой труд. Главное он уже успел сказать, подумал Каменев, теперь и отдохнуть не грех.
И задумался с книжкой в руке. Было ему о чем задуматься, ох, было, и, хотя он, как человек верующий, честно пытался истребить в себе плохие мысли, память оказалась неистребима, и странная студентка, которую он только что взял с месячным испытательным сроком в телефонную «службу доверия», все так некстати разбередила…
— Перевьючь лошадей, — негромко приказал Тьедри. — Доспехи понесет гнедой, а мешки можно пристроить у тебя за седлом. И если еще раз потравишь коней — быть тебе битым.
Он был без брони, в белой льняной рубахе, белых же штанах, в синей тунике с поредевшей золотой бахромой, в сандалиях со шпорами поверх кожаных чулок — так, как ехал по безопасной местности, так, как ходили почти все во франкском лагере во время дневки. И даже оружие оставил в палатке, но от его небольших, сухих, загорелых кулаков лучше было бы держаться подальше — удар Тьедри имел стремительный и меткий.