Немолодая женщина в старом костюме из плотного синего трикотажа вошла и тихо села напротив Каменева, дожидаясь, пока он справится с бумагами.
— Ты говори, говори… — попросил он.
— Я насчет девочки, Алисы…
— Ну и что Алиса?..
— Я подключалась к линии, когда она работала.
— Ну и что?
— Саша, ты ее принимал, ты с ней целый вечер тогда говорил. Она тебе не рассказывала про свой бзик?
— Про что?
— Про свой закидон!
Странно звучали эти слова, когда произносила их женщина, всем своим видом олицетворявшая вечное спокойствие, вечную благопристойность и вечный нейтралитет.
— Ты насчет «Песни о Роланде»? — догадался Каменев и наконец поднял глаза.
— Она пристегивает этого Роланда… то есть не Роланда…
— Я знаю. Она и мне рассказывала эту историю про Тьедри д’Анжу.
— Я не сомневалась!
— А чем ты, собственно, недовольна?
Наташа уставилась на шефа с немалым удивлением.
— Есть же отработанные методики, Саша. Есть же приемы, способы, индивидуальный подход! К четвертому курсу о них обычно знают. А она — всем и каждому одно и то же! Как будто все, кто к нам звонит, — обязательно жертвы неслыханного предательства!
— Допустим. А какие у нее результаты?
Наташа задумалась.
— Трудно сказать…
Каменев видел, что она очень осторожно подбирает слова, но помочь не спешил.
— Проколов у нее до сих пор не было…
— Вот это я и хотел от тебя услышать, — сказал он. — Выходит, такое у этой Алиски сказочное везение, что все, с кем ей приходится работать, — обязательно жертвы неслыханного предательства…
— Но есть и другие неприятности. — Наташа, очевидно, собралась с силами и не уклонялась от спора. — Скажем, с работы человека уволили, или неизлечимая болезнь, или… или…
— Увольняют по разным причинам. Если я тебя сейчас попрошу написать заявление — что ты обо мне подумаешь?
— Что ты неблагодарная скотина.
— Ага!
Их все-таки связывали не только годы совместной работы. Хотя за годы набралось всяких взаимных обязательств и поводов для благодарности… Их связывало то, что Каменев для себя называл «чувством лопатки». И у Наташи была семья, и у него, мысль о близости их если и смущала — то страшно давно, но с самого начала Каменев чувствовал Наташу как раз лопатками, не раз убеждаясь в ее надежности. И Наташа спиной чувствовала что-то вроде каменной стенки. Они вслух никогда не говорили об этом, но дорожили ощущением и еще той свободой мысли и чувства, которая установилась между ними. Наташа могла и насплетничать, и наябедничать, совершенно не беспокоясь, что Каменев дурно о ней подумает. И он мог повысить голос, сделать выговор, тоже не опасаясь испортить отношения.
— Да ладно тебе, — усмехнулась Наташа. — Я, в конце концов, не могу поручиться за все звонки, на которые она отвечает. Но, мне кажется, она малость не в себе.
По молчанию шефа Наташа поняла, что попала в точку.
Действительно, Каменев считал Алиску странной, очень странной. Началось с того вечера, когда она, придя устраиваться на работу, с непонятным умыслом оставила у него на столе «Песнь о Роланде». Это было месяца два назад — и Каменев, вернув девушке книгу, нашел другую «Песнь» — в толстом томе «Библиотеки всемирной литературы». И уже раза три перечитал, но не всю, понятно, побоища его не интересовали, правду говоря, неведомый монах Турольдус бездарно сочинил все эти схватки франков с сарацинами. Каменев перечитывал то, что было связано с Божьим судом.
Если бы он не был сам психологом, профессионалом, то решил бы, что Алиска его загипнотизировала. Впрочем, состояние, в котором он оказывался, открывая «Песнь», смахивало на легкий транс, словно девочка с четвертого курса сумела заякорить его, специалиста с двадцатилетним стажем, на одном-единственном эпизоде старофранцузского эпоса.
— Если бы она плохо работала, ты бы с этого и начала, — уводя Наташу подальше от своего подлинного отношения к Алиске, произнес Каменев. А подлинным отношением была, как ни странно, благодарность.
— Да, я бы с этого и начала, — согласилась Наташа. — Но я тебе вот что скажу — эти ее рыцарские рассуждения действуют мне на нервы…
Каменев очень внимательно посмотрел на сотрудницу. Он знал о Наташе многое, очень многое, он знал даже про ее тайный роман, случившийся шесть лет назад. И видел, что разрыв ничего не изменил в Наташиных чувствах, — она твердо решила не портить семейную жизнь, поставила точку и продолжала любить отныне уже недоступного человека. Более того — она словно отреклась от своей женской сути, враз перейдя из разряда моложавых и статных женщин в разряд увесистых и неловких пожилых теток.