Гийом, который так и остался при нем оруженосцем, сходил к кострам и принес ужин. Тьедри жевал, не разбирая вкуса. Думал он о том, что надо бы позвать кого-то из монахов поученее, знающего поболее разных молитв, чтобы ему — читать, а Тьедри — повторять.
— Ступай вон, Гийом, — велел, входя, старший Анжуец. Следом оруженосцы Оджьера внесли выбранный Датчанином доспех и оружие.
Лишние убрались прочь.
— Помнишь рыжего монаха, который переспорил Годсельма из Оверни, а потом нашего Базана? — спросил сквозь жеваное мясо Тьедри. — Ты еще подарил ему свои старые башмаки. Не знаешь — он так и идет с войском? Или отбился?
— Ко мне приходили люди Пинабеля, — ответил на это Анжуец, садясь напротив брата. — Подарков я не взял, но потолковать с тобой все же обещал.
— Я слушаю, — с усилием Тьедри проглотил ком мяса и уставился в лицо старшему. Ком не хотел спускаться по горлу в живот, и Тьедри тяжко вздохнул.
— Соранский кастелян хочет признать себя нашим вассалом и отдать под мою руку Соран, — сказал Джефрейт. — Это не Бог весть что, городишко маленький, укрепления старые, но иметь своим вассалом такого бойца — честь для Анжу. А с собой он приведет своих баронов и баронов графа Гвенелона.
— Вовремя он до этого додумался, — буркнул Тьедри. — А взамен?
— Сдайся ему на поединке, Тьедри. Обменяйтесь десятком добрых ударов — чтобы не зазорно было признать его правоту. И вечером того же дня он принесет нам, мне и тебе, вассальную присягу.
— Другого способа спасти своего предателя он не придумал?
— Своим вызовом ты всех поставил в крайне неловкое положение. Граф Гвенелон нужен войску. Наши горные рубежи небезопасны, а граф имеет добрых приятелей среди сарацинских вождей.
— Я бы сказал, чересчур добрых.
— Мы бы знали обо всех кознях врага…
— Да и враг бы знал обо всех наших затеях! — Тьедри стал горячиться. — Пойми же ты — предательство не покинет души, в которой оно угнездилось! Помнишь, что рассказывал отец про сарацинские войны на юге Галлии? Тогда тоже и предавали, и счеты сводили, и сам нечистый бы не разобрался, кто, кому и за какую плату служит! И немалая часть Лангедока была тогда сарацинской! Больших трудов стоило королю Пи-пину выпроводить оттуда мусульман!
— Ты все это помнишь? — удивился Джефрейт.
— А ты — забыл?
Джефрейт хотел было прикрикнуть на младшего за дерзость, но вспомнил, зачем к нему пожаловал.
— Если ты помиришься с Пинабелем, то приведешь в Анжу хороших вассалов. А если нет — тяжко тебе придется. Он опытный боец.
— Сам знаю…
— Оджьер Датчанин громче всех кричал о наказании для Гвенелона и его родичей. Однако он же одумался! Он обещал дать тебе крест с волосами святого Дени. И другие бароны готовы поделиться реликвиями. Никто не верит, что ты одолеешь Пинабеля, братец. Все лишь хотят, чтобы ты остался жив.
— А чего тут верить? Это же Божий суд…
— Все наши бароны прекрасно понимают, что Роланда и его людей не воскресить, — повторил Анжуец то, что громко прозвучало под дубом. — Все осудили предателя — и все согласились, что губить в такое время Гвенелона — значит еще сильнее ослабить войско. Представь, что будет, если от нас отложатся овернские бароны.
— Ничего хорошего, — согласился Тьедри. — Но еще хуже будет, если войско пойдет в сражение, зная, что один из вождей — предатель.
— Гвенелон уже совершил свою месть, больше ему подставлять себя под обвинение в предательстве незачем. А нам, Анжуйцам, нужны доблестные вассалы. Надеюсь, я убедил тебя, братец. — С тем Джефрейт поднялся и потянулся. Встал и Тьедри.
Он стоял перед старшим, склонив голову, а старший ободряюще похлопал его по плечу. Оба они были Анжуйцы, оба кровь друг за друга пролили, и в этом состояло их подлинное братство. Вдруг Тьедри встрепенулся.
— Слышишь? — спросил он.
— Опять за свое? — Задав этот вопрос, Джефрейт все же честно прислушался к тем знакомым шумам, трескам, скрипам ночного лагеря, которые были привычны обоим с восьми лет. Ничего загадочного он не уловил.
— А я слышу… — тихо сказал Тьедри.
Алиска смотрела на минутную стрелку. Казалось бы, на секунду отвлеклась, сунула руку в сумку за новой бутылкой минералки — а стрелка решительно прыгнула к цифре «12», и тут же раздался телефонный звонок.
— Это ко мне, ко мне! — сказала в микрофон Алиска.
Было ровно четыре часа утра — время выхода на связь.
— Привет!
Это был мужской голос, баритон, довольно приятного тембра.
— И тебе два привета.