Все, что я делаю, требует сосредоточенности. Вероятно, именно поэтому я выбрал такую работу.
Я – противник затейливой отделки. Я говорю: если тебе нужно зеркало, иди купи зеркало. Но у моих мечей такие острые лезвия, что ими можно бриться, а еще мои мечи должны сгибаться и упруго распрямляться.
– Неужели это необходимо? – спросил он, когда я зажимал острие в тисках.
– Нет, – сказал я и потянулся за разводным ключом.
– Просто если ты его сломаешь, тебе придется все начать сначала, а я хочу поскорее закончить.
– Лучший в мире, – напомнил я, и он неохотно кивнул.
Для этой работы я использую особый инструмент. Этакую массивную вилку, которой можно малевать по стали орнаменты, если таково ваше представление о полезной и плодотворной жизни. Нужны все мои силы до последней капли (а я не слабак), чтобы провести испытание, способное загубить вещь, отнимавшую у меня жизнь и душу на протяжении последних десяти дней и ночей, испытание, которое клиент вряд ли оценит и от которого у меня все переворачивается внутри. Вы сгибаете клинок, пока его острие не коснется тисков, а потом осторожно отпускаете. Он выходит из тисков, и вы кладете его на идеально ровную, плоскую поверхность наковальни. Опускаетесь на колени и высматриваете тонкий волосок света между краем лезвия и наковальней. И, если находите, клинок отправляется на свалку.
– Вот, – сказал я, – подойди и посмотри сам.
Он опустился рядом со мной.
– На что именно смотреть?
– Ни на что. Этого здесь нет. В том все и дело.
– Можно теперь встать?
Идеально прямой; такой прямой, что даже свет не может протиснуться в щель. Мне ненавистны все шаги на пути к совершенству, усилия, и шум, и жара, и пыль, но, когда ты этого достиг, ты радуешься жизни как ребенок.
Я прикрепил эфес, рукоять и навершие, согнул клинок в тисках и отрихтовал хвостовик, так что он теперь оканчивался аккуратной маленькой пуговкой. Потом достал меч из тисков и протянул парню рукоятью вперед.
– Готово, – сказал я.
– Все?
– Все. Он твой.
Помню одного малого, которому сделал меч; это был графский сын, семи футов ростом и сильный, как бык. Я протянул ему законченный меч, он покрепче взял его в руку, взмахнул над головой, изо всех сил ударил по рогу наковальни и отрубил кусок. Меч отскочил на фут, клинок оставался неповрежденным. Я ударил его, отшвырнул на другой конец мастерской. «Ты, шут, – сказал я, – посмотри, что ты сделал с моей наковальней!» Встал он в слезах. Но годы спустя я простил его. Когда впервые берешь в руки добрый меч, тебя охватывает непередаваемое волнение. Меч тянет тебя за руку, как пес, который просится на прогулку. Тебе хочется размахивать им и рубить направо и налево. В крайнем случае заработаешь несколько порезов и ушибов под предлогом, что проверяешь балансировку оружия и удобство рукояти.
Но он просто взял меч, словно я протянул ему прейскурант.
– Спасибо, – сказал он.
– Не за что, – ответил я. – Что ж, прощай. Теперь можешь идти, – добавил я, видя, что он не двигается с места. – Я занят.
– Есть кое-что еще, – сказал он.
Я уже повернулся к нему спиной.
– Что?
– Я не умею фехтовать.
Он рассказал, что родился в амбаре, на болоте возле отцовского дома в полдень Иванова дня. Мать, которой следовало бы проявить большее благоразумие, настояла на том, чтобы вместе со своей служанкой поехать в тележке, запряженной собаками, на обед во время соколиной охоты. Начались роды, а вернуться в дом не было времени, но рядом оказался амбар, в нем было полно чистого сена, а неподалеку протекал ручей. Отец, возвращаясь с охоты с соколом на руке, увидел, как она лежит на сене с ребенком на коленях. Мы славно поохотились, сказал он. Добыли четырех голубей и цаплю.
Отец не хотел отправляться в Ультрамар, но он подчинялся герцогу, а герцог пошел на войну, и у отца не осталось выбора. Герцог умер от тифа через неделю после высадки. Отец парня продержался девять месяцев; потом в бессмысленной драке в таверне его убил лучший друг. Отцу было двадцать два, когда он умер.
– Я сейчас в том же возрасте, – сказал парень.
– Печальная история, – сказал я. – Вдобавок очень глупая. Кстати, если хочешь знать, все истории про Ультрамар глупые.