— О, Монэль, кого ждешь ты, спящая, свернувшись в этом сумрачном месте?
— Я не знаю, — сказала она, — но я жду. И я с моим ожиданием.
И я заметил тогда, что все ее маленькое лицо было простерто к великому чаянью.
— Не надо оставаться здесь, — сказала она еще, — в этом месте, холодном и сумрачном, любимый мой; вернись к твоим друзьям.
— Но разве ты не хочешь направить меня и наставить меня, Монэль, дабы я также возымел терпение твоего ожидания? Я так одинок!
— О, мой любимый, — сказала она, — я неискусной была бы, поучая тебя, как прежде, когда я была, говорил ты, маленьким зверьком; это суть вещи, что найдешь ты достоверно через долгие и трудолюбивые размышления, точно так же, как я их увидела вдруг, пока я спала.
— И ты так приютилась, Монэль, без воспоминания о твоей прошлой жизни, или ты еще помнишь нас?
— Как могла бы я забыть тебя? Ибо вы в моем ожидании, перед которым я сплю; но я не могу объяснить. Ты помнишь, я очень любила землю, и я вырывала цветы с корнями, чтобы пересадить их; ты помнишь, я говорила часто: «Если бы я была маленькой птичкой, я бы примостилась в твоем кармане, когда ты будешь уходить». О, любимый, я здесь, на доброй земле, как черное семя, и я в ожидании стать маленькой птичкой.
— О, Монэль, ты спишь перед тем, как улететь очень далеко от нас.
— Нет, мой любимый, я не знаю, улечу ли я; ибо я не знаю ничего. Но я обмоталась тем, что любила, и я сплю навстречу ожиданию моему. И раньше, чем уснуть, я была маленьким зверьком, как ты говорил, ибо я была подобна оголенному червячку земляному. Однажды мы нашли вместе кокон, весь белый, весь шелковистый, и в нем не было пробуравлено никакой дырочки. Злой, ты открыл его, и он был пуст. Разве, думаешь ты, не вышла бы оттуда маленькая крылатка? Но никому не дано знать, как. Она долго спала. И прежде, чем уснуть, она была голым маленьким червячком. И маленькие черви слепы. Представь себе, любимый (это неправда, но вот как я думаю часто), я соткала свой маленький кокон из того, что я любила, землю, игрушки, цветы, детей, маленькие словечки и воспоминание о тебе, мой любимый; гнездышко это белое и шелковистое, и оно не кажется мне ни холодным, ни мрачным. Но оно не таково, быть может, для других. И я хорошо знаю, что оно не откроется и останется замкнутым, подобно тому тогдашнему кокону. Но меня там больше не будет, любимый. Ибо ожидание мое есть уйти, подобно маленькой крылатке; никому не дано знать, как. И куда хочу я уйти, я об этом ничего не знаю; но это мое ожидание. И дети тоже, и ты, любимый мой, и день, когда не будут больше работать на земле, суть ожидание мое. Я по-прежнему маленький зверек, любимый мой; я не умею лучше объяснить.
— Нужно, нужно, — сказал я, — чтобы ты ушла со мной из этого мрачного места, Монэль; ибо я знаю, что ты не думаешь того; и ты спряталась, чтоб плакать; и так как я нашел тебя наконец одну-одинешеньку, одну-одинешеньку, здесь ожидающую, пойдем со мной, пойдем со мной вон из этого прохода, сумрачного и узкого.
— Не оставайся, о, мой любимый, — сказала Монэль, — ты стал бы много страдать; а я, мне нельзя пойти, ибо дом, что я соткала себе, весь замкнут, и совсем не так надлежит мне выйти из него.
И Монэль обвила свои руки вокруг моей шеи и, странная вещь, поцелуй ее был тот же, тот прежний, и вот почему я снова заплакал, и она отерла мои слезы своими волосами.
— Не надо плакать, — сказала она, — если ты не хочешь огорчить меня в моем ожидании; и, быть может, я буду ждать не столь уж долго. Не предавайся же больше отчаянию. Ибо я благословляю тебя, что ты помог мне спать в моем гнездышке шелковистом, лучший белый шелк которого выработан из тебя и где я сплю теперь, обвившись в самое себя.
И как прежде, во сне своем, Монэль склубилась перед незримым, и сказала мне: «Я сплю, мой любимый».
Так я нашел ее; но как мне быть уверенным, что снова найду ее в этом месте, очень узком и сумрачном!
6. О царстве ее
Я читал этой ночью, и мой палец следил за строками и словами; мысли мои были в ином. И вокруг меня падал черный дождь, косой и колкий. И огонь моей лампы освещал холодный пепел очага. И рот мой был полон отвкусом осквернения и посрамления; ибо мир казался мне сумрачным, и светильники мои были угашены. И трижды я вскрикнул:
— «Так хотел бы я илистой воды, дабы утолить мою жажду позора.
О, я с посрамленными: указывайте пальцами на меня!
Надо побить их грязью, ибо они не презирают меня.
И семь бокалов, полных кровью, будут ждать меня на столе, и мерцание золотого венца сверкнет промеж».
Но голос раздался, что вовсе не был мне чужд, и лицо той, что предстала, не было мне незнакомо. И она выкликала эти слова: