тебя, поэтому я ухожу. Но я ухожу с благодарностью Богу в моем сердце, что Он позволил
мне узнать тебя. Через тебя Господь привлек меня обратно к Себе, так как я был
потерянным сыном”.
Хупер ответил: “Я превозношу Бога за это и молю Его, чтобы ты всегда жил в Его
страхе”.
После этих и многих других слов господин Кингстон весь в слезах удалился.
Господин Хупер также плакал и сказал Кингстону, что все трудности, перенесенные им во
время его заключения, не принесли ему столько печали, как расставание с ним.
В этот же день один слепой мальчик умолял охрану позволить ему увидеться с
Хупером, и в результате они пустили его поговорить с ним. Незадолго до этого мальчик
был заключен в тюрьму в Глостере за исповедание истины Божьего Слова. Господин
Хукер после расспроса мальчика о его вере и причине заключения со слезами на глазах
взглянул на него и сказал: “О бедный мальчик, Бог забрал твое зрение только по Ему
одному известной причине. Но Он дал тебе другое зрение, которое гораздо более ценное, ибо Он одарил тебя очами знания и веры. Бог да даст тебе благодать непрерывно молиться
Ему, чтобы ты никогда не потерял такое зрение, ибо тогда ты будешь слеп и душой и
телом”.
Этой же ночью охрана подготовила Хупера к смерти, и такая подготовка вошла в
обычай у шерифов Глостера: шериф вместе с мэром и старейшинами вошли к Хуперу и
взяли его за руку. Когда они так взяли его, Хупер сказал: “Господин мэр, я сердечно благодарен тебе и другим твоим братьям, что вы взяли
меня, заключенного и приговоренного человека, за руку. К моей радости это является
бесспорным доказательством вашей старой любви и дружеского отношения ко мне, которые не угасли. Я верю также, что все, чему я учил вас раньше, не забыто. Тому, чему я учил, когда благочестивый царь, который уже умер, назначил меня епископом и
пастырем. За эту истину и искренние доктрины, которые я не признаю ни ложными, ни
еретическими, как считают некоторые, я прибыл сюда, я уверен, что вы знаете, по
приказу королевы, чтобы принять смерть. И я прибыл сюда, где учил, чтобы доказать
это учение своей кровью”.
Хотя ею слова опечалили шфифа и бывших с ним, они все же собрались перевести
его в общую темницу. Но и вардейцы начали просить за него, говоря, что он так тихо, терпеливо и смиренно ведет себя, что даже ребенок мог бы его охранять и что они сами
будут смотреть за ним, лишь бы не отправлять его в общую темницу.
Итак, было решено оставить его в доме Роберта Инграма, и шерифы, сержанты и
другие сторожили его всю ночь. Хупер попросил разрешения лечь в постель очень рано, так как ему нужно было подумать о многих вещах, потому он лег в пять часов вечера и
спал, громко храпя, до поздней ночи, после чего встал и до утра молился. Когда он
поднялся ранним утром, просил, чтобы никто не входил в его комнату, чтобы он мог
побыть один до времени своей казни.
Около восьми часов 9 февраля 1555 года сэр Джон Бриджес и лорд Чандос со
многими людьми - сэром Энтони Кингстоном, сэром Эдмундом Бриджесом и другими
участниками процесса, назначенными смотреть за казнью, вошли в дом. В 9 часов
господину Хуперу сказали, чтобы он подготовился, потому что пришло время, и его сразу
же вывели из комнаты шерифы, держа в руках дубинки и другое оружие. Когда Хупер
увидел множество оружия, он сказал шерифам: “Господа шерифы, я не предатель и нет
нужды совершать так много действий, чтобы привести меня на место, где я должен
пострадать. Если бы вы сказали мне, то я бы сам пришел на место казни и не тревожил бы
всех вас”.
В Глостере в это время был базарный день и около семи тысяч человек собрались, чтобы посмотреть, как Хупер будет вести себя перед смертью. Он шел между двух
шерифов, как агнец к месту заклания, в мантии, принадлежащей хозяину дома, его шляпе
на голове и с тростью, на которую он опирался из-за проблем с седалищным нервом, которые возникли у него в результате долгого пребывания в темнице, из-за чего он иногда
спотыкался. Он бодро улыбался всем своим знакомым, и многие потом сказали, что они
никогда прежде не видели его таким бодрым и так здорово выглядевшим.
Когда они подошли к месту казни, Хупер сразу же преклонил свои колени в молитве, так как ему не позволили обратиться к народу. Когда он молился, принесли сундук и
поставили на стул, этот сундук был знаком милости и прощения от королевы, если он
отречется от своих взглядов и учения. Когда он увидел его, то закричал: “Если вы любите
мою душу, уберите его! Если вы любите мою душу, уберите его!”
Когда он закончил молитву, подошел к столбу, снял мантию и передал ее шерифу, прося его вернуть ее владельцу. Он также снял остальную верхнюю одежду, за
исключением жакета и штанов, чтобы сгореть в оставшейся одежде. Но шерифы из-за
своей жадности не позволили ему остаться в ней, и Хупер послушно снял свой жакет, чулки и другую одежду, оставшись только в нижней рубашке. Гвардейцы дали ему три
мешочка с порохом, он взял назад свой чулок и связал им свою сорочку между ног, привязав при этом один из мешочков с порохом, а остальные два положил себе
подмышки.
Хупер попросил народ помолиться Господней молитвой вместе с ним и молиться
также за него, что они и исполнили с великим плачем, видя его страдания. Он подошел к
столбу и его приковали железным обручем к нему, чтобы он держал его, когда будет
гореть. Ему предложили приковать такими же обручами его шею и ноги, но он отказался.
Через несколько минут к нему подошел человек, ответственный за поджигание огня, и попросил прощения. Хупер спросил его, почему он должен простить его, ведь тот не
нанес ему никакой обиды. “О сэр,- сказал, рыдая, тот человек,- меня назначили поджечь
огонь!” Господин Хупер ответил: “Этим ты нисколько не обижаешь меня. Бог простит
тебе твои грехи, иди, исполняй свою работу, а я помолюсь о тебе”.
Его обложили сухой соломой для розжига костра, он взял две вязки соломы, поцеловал их и поместил каждую под свою руку под мешочек с порохом. Затем рукой
указывал, где он хотел, чтобы положили солому вокруг него, а сверху чтобы “обложили
хворостом; также указывал, где не хватало хвороста или соломы. Когда же он остался
удовлетворен тем, как разложили хворост, тогда зажгли огонь.
Из-за сырых дров прошло много времени, пока огонь наконец-то перебросился с
соломы на хворост. В конце концов, пламя вспыхнуло, но это было мрачное холодное
утро, и сильный ветер сбивал пламя с Хупера, поэтому оно так и не прикоснулось к нему.
Вскоре принесли сухого хвороста, так как больше уже не было соломы, и зажгли огонь.
Но пламя только слегка опалило хворост в самом низу и не могло подняться из-за вегра, поэтому оно только обожгло волосы Хупера и вздулась его кожа. В это время Хупер
молился спокойно и тихо, как будто не чувствуя боли: “О Иисус, Сын Давидов, будь
милостив ко мне и прими мою душу”.
Когда огонь, пожравший сухой хворост, снова погас, так и не зажегши сырой
хворост, Хупер потер руками глаза и сказал громким неизмененным голосом: “Ради
Божьей любви, добрые люди, разожги ее для меня большое пламя!” В это время горела
нижняя часть его тела, так как было совсем немного сухого хвороста, который слабо горел
и не мог достичь верхней части тела.
Вскоре принесли больше сухого хвороста, и в третий раз пламя вспыхнуло с гораздо
большей силой, чем в два предыдущих. Пламя охватило мешочки с порохом, но они ему
не помогли, так как не вспыхнули и не ускорили его сожжение из-за сильною вефа, сбрасывавшего с него пламя. Медленно горя, Хупер достаточно громко молился: “Господь
Иисус, будь милостив ко мне. Господь Иисус, будь милостив ко мне. Господь Иисус, прими мою душу”. Это были последние слова, которые он произнес громко.