– Ну простите, – возмутился Анания, – что делаю, что не положено. Богу поклоняться не положено, не сгорать не положено…
Вокруг полыхало настоящее море огня.
– А может, это костёр слишком большой? – сказал Азария. – Ну в смысле, чем больше костёр, тем холоднее пламя.
– Я думаю, чем больше костёр, тем больше пламя. – сказал Анания. – Это Господь наш, не иначе.
– Начинается, – вздохнул Мисаил, – мы же с тобой уже говорили. Господь – не старик с бородой. Господь – это Справедливость, это Добро, это Всё То, За Что Стоит Умереть. То, что наши предки назвали Господом.
– Ну и?! – воскликнул Анания, разводя руками. – Где?! Мы уже пятнадцать минут пытаемся это сделать. В смысле умереть за Всё То, За Что. И что? Где?
– Ну мы честно пытались, – сказал Азария, – нас упрекнуть не в чем. Предлагаю помолиться и лежать дальше.
– Привет, ребята, – сказал Господь, – чего скучаем? Душно у вас тут.
– Так не пойдет, – сказал Натаниэль, надувшись, – так не пойдет. Ну что такое?!
Сунув в рот ещё одно яйцо, Натаниэль повернулся к идолу.
– Он мне каждый раз будет выходные портить?! – спросил он у идола. – В кои-то веки выберешься…
LXVI
– Пап, давай быстрее, а? – сказал Исаак, зубами вытаскивая из ладони занозу.
– А то ведь вы до темноты не вернётесь.
Исаак сидел, скрестив ноги, прямо на жертвеннике, и несчастным не выглядел.
Авраам похлопал себя по карманам. Кремень, огниво, трут, верёвка, на поясе каменный нож.
– А, прости! – сказал Исаак и вытянулся в полный рост.
Авраам дрожащей рукой достал нож и нерешительно замер.
– Ну же, Авраам, – раздался Голос с небес, – Я всё ещё жду.
Авраам сжал нож обеими руками и поднял над головой. Исаак зажмурился и стиснул зубы.
Ничего не произошло.
Исаак понемногу открыл глаза. Потом открыл их широко и уставился на отца.
Тот, не опуская ножа, бормотал себе под нос.
– …и у тебя были такие вот пяточки, и ямочки на попке, а когда мы приучили тебя к горшку, ты с ним не расставался, таскал его везде с собой и сидел на нём, как царь на троне…
Исаак покраснел.
– Пап, по-моему это у меня перед глазами моя жизнь должна пробегать, нет? Не у тебя.
Авраам опустил нож.
– Я не могу.
– Не можешь что? – спросил Исаак.
– Не можешь что? – спросил Голос с небес. – Давай, Авраам, не заставляй меня ждать.
– Я не буду! – крикнул Авраам, бросая нож. – Что я скажу его матери? Что я скажу себе?! Что я скажу кому угодно? Что я убил человека, потому что я боюсь своего Бога?
– Ну да, – сказал Голос, – а чем тебе не нравится твой Бог?
– Мне не нравится, – сказал Авраам, обнимая Исаака за плечи, – что у меня есть Бог, который называет нас своими детьми и при этом требует, чтобы мы убивали своих детей.
– Ну хорошо, – сказал Голос, – можешь пойти и поймать чужого ребёнка. И принести его в жертву своему Богу.
– Ха! – сказал Авраам. – Я на это даже отвечать не буду. Пойдем-ка, сынок.
– Скажи-ка, Авраам, ты понимаешь, – протянул Голос, – что теперь Я могу поразить тебя бедствиями, болезнями, смертью?
– Можешь! – воскликнул Авраам. – Но это и называется «жизнь»! Бедствия сменяют покой, покой сменяет бедствия, болезни крадут здоровье, и в самом конце – смерть. Это и есть жизнь.
– Пап, ну давай, – сказал Исаак, поднимая нож, – ну чего ты? Ну я не против, а Господь ждёт. Ну чего ты? Ну давай, ну зачем тебе проблемы, ну пааааап!
– Довольно! – раздался Голос. – Прекрасно. Наконец-то, ребята. Теперь собирайтесь и отправляйтесь домой.
Авраам и Исаак замерли, уставившись на небеса.
– Что? А. Да, это было испытание. – объянсил Голос. – Не искушение – это не по Моей части. А испытание. Этим Я дал вам обоим ценный урок. И всё такое. Только не спрашивайте – какой.
Сын с отцом молчали.
– Да, если вам, ребятки, так охота, принесите мне в жертву агнца. Агнец в кустах.
«Опять», мрачно подумал запутавшийся в кустах агнец, «Почему всегда я? Почему всегда я, чёрт меня побери? Что за извращённая, больная фантазия с одной извилиной? Блин, я всегда один. Их двое, и они радостно прирежут меня. А я один. Ладно… Как же это там… А.»
– Беее, – мрачно сказал агнец, глядя на подбирающего нож Авраама, – Бее, так его. Бее.
LXVII
Все, кто был в зале, завороженно следили за Саломеей – Ирод, Иродиада, придворные и гости, лакеи и четыре кошки.
Саломея танцевала сама с собой, а казалось, будто танцует сразу три человека. Её руки прыгали по её телу и ласкали его, сжимали и отпускали, мяли и раскатывали так, что казалось, будто Саломея – кусочек изящной глины или подвижной ртути в двух узких ладошках.