– Ну я же пытался тебя убить. – сказал Давид. – На войне же убивают!
Голиаф одним движением поставил Давида на ноги.
– Какая война? – сказал он. – Мне сказали, это соревнования.
– Это война! – сказал Давид. – Между Филистимией и Израилем. Ты мой враг, и мне велели тебя убить. Я вышел, а ты даже не знаешь, что воюешь?
– Эх, парень… – сказал Голиаф. Он отпустил Давида и тот сразу отскочил. – Я не воюю вообще. Меня, кажется, обманули. Или я не так понял. Мне сказали: «Вон, иди туда, познакомишься со своим противником». И я пошёл. Кстати, меня зовут Голиаф.
– Давид, сын Иессея. – сказал Давид.
– Очень приятно познакомиться, Давид. – сказал Голиаф, протягивая руку.
– Зачем же ты поносил Господа Нашего? Царь приказал тебя убить, поскольку ты поносил Господа Нашего. – сказал Давид строго, не отвечая пожатием.
– Никого я не поносил. – сказал Голиаф. – Это неспортивно.
Он уселся на камень и закрыл глаза рукой.
– Скажи, Давид, у тебя зрение слабое? – спросил он.
– Не особо… – сказал Давид.
– Ты меня издалека видел? – спросил Голиаф.
– Ну видел… – сказал Давид.
– Ну так какого чёрта тебя понесло меня убивать? Я большой, ты маленький. Я взрослый, ты нет. И без меча, без лука, без копья, с одной этой штукой… Что это вообще?
– Это праща. Для пастухов… – объяснил Давид. – Вообще я довольно хорошо с ней…
– Это самонадеянность. – объявил Голиаф. – У тебя праща вместо головы. Раскрути посильнее и отпусти – авось да ударит побольнее. Вот твой царь раскрутил и отпустил. И ты полетел ударять. Так?
– Ну… – сказал Давид неуверенно.
– Что он тебе обещал? – спросил Голиаф. – Дочь свою? Полцарства? Золото? Свободу?
– Всё сразу… – сказал Давид. – Но ты же поносил Бога Живого!
– Ещё чего не хватало. – сказал Голиаф. – Поносить чьего-то Бога – навлекать на себя неприятности. Запомни кое-что – самые гнусные неприятности человеку доставляет он сам. Это очень просто по-моему. Пока ты позволяешь себе быть чьей-то пращой, ты сам виноват в своих неприятностях. И сейчас, молодой человек, у тебя большие неприятности.
– Так ты меня всё-таки убьёшь? – спросил Давид нервно.
Голиаф посмотрел на него долгим взглядом.
– Ни в коей мере. Посмотри ещё раз сюда… – Голиаф снова напряг мускулы. – Видишь? Это моё тело. Правда, оно совершенно?
Давид не ответил.
– И, как я уже говорил, это века упорной работы. Я, между прочим, не зря губернатор Филистии. Я работаю над собой. И я знаю – моё тело совершенно. Если не считать всяких мелочей с ногтями… Как ты думаешь, я буду рад, если меня кто-нибудь убьёт? Разрушит плод таких долгих и трудных усилий?
Давид снова не ответил.
– Конечно не буду! – сказал Голиаф. – И точно также я думаю, что ты не будешь рад, если тебя кто-нибудь убьёт, пускай даже тебе всё твоё совершенство досталось даром. Верно?
Давид кивнул.
– Ну видишь. – сказал Голиаф. – Поэтому я и не воюю. Человека очень просто сделать, очень легко убить и очень трудно дать ему оставаться человеком… Поэтому я тебя не убью. И даже не отшлёпаю. Хотя ты заслужил. Этим пускай твой отец занимается. И если ты честный малый, ты его попросишь, чтобы он тебя высек. А я тебя оставлю наедине с твоими мыслями. Которые, кстати, – Голиаф поднял указательный палец, – как раз самое худшее наказание за все неприятности, которые ты сам себе причиняешь. Понял?
Давид пожал плечами.
– Куда тебе… – сказал Голиаф грустно. – Если бы ты понял, ты бы стал царём… Ладно… Счастливо оставаться.
Голиаф встал, махнул Давиду рукой и поплёлся в сторону филистимлян. Пройдя половину, он обернулся.
– Да, кстати! – крикнул он. – Видел я дочку Саула. Умирать там не за что!…
LXXXVIII
– Ну не знаю. – сказал Нерон. – По-моему это не очень правильно…
– Правильно, не правильно, – сказал сварливо Сатана, – кого волнует? Меня – нет.
– Людей волнует. – сказал Нерон неуверенно.
– Люди будут в восторге! – воскликнул Натаниэль. – Они же только об этом и мечтают – хлеб и зрелища.
– А где тут хлеб? – спросил Нерон, наморщившись.
– А хлеб львам. – объяснил Натаниэль. – Людям зрелище, а хлеб львам. Все просто обожают смотреть, как другие едят.
– Ты знаешь, – сказал Нерон, – я вообще думал на этот раз что-нибудь для детей организовать. Утренник, скажем. Я уже и пьеску написал, вот…
Нерон взял со стола длинный свиток.
– Вот, вот тут мне очень нравится. Господин Ромашка: Узрите, боги, ради вас я гибну! Госпожа Пруденсия: Чай ромашковый, благоуханный, заварю, чтобы подзакусить, умилостив Деметру! Господин Пирожок С Повидлом: Был сотворён я ненадолго, и цель была ясна при сотвореньи – что строят, чтобы сразу же разрушить…