Американец восторженно выдохнул.
– Кровь дракона! – сказал он.
– Да… – кивнул Хорват. – Кровь дракона. Если ты хочешь знать о драконах…
Американец энергично кивнул.
– Последние драконы жили тут. Ещё сто лет назад. А может быть, и сейчас живут. Они были очень гордые.
– Гордые?…
– Да. Они не могут жить вместе с человеком. Если ты хочешь победить дракона, ты должен обесчестить его.
– Обесчестить?… – перед глазами Американца поплыли слишком смелые картины.
– Да… Опозорить. Надсмеяться над ним. Тогда дракон не сможет жить и бросится вниз, сложив крылья.
– Вниз?…
Хорват кивнул.
– Да, вниз. Со скалы.
Американец почесал в затылке.
– А если рядом не было скалы?…
– Не знаю, – сказал Хорват, – может держались всё поближе к скалам. Или топиться шли. Скал-то у нас много…
– Откуда ты всё это знаешь?… – спросил Американец.
– Я храню знание, – пожал плечами Хорват, – я должен знать такие вещи.
Американец моргнул от восхищения.
– Да… – сказал Хорват задумчиво, – только у меня есть спутниковое… Я пересказываю парням…
Они некоторое время шли молча. Хорват бросил окурок в снег и снова хлебнул духа.
– Этот мой кузен… Яни… – проговорил он. – Он как настоящий дракон. Однажды он поставил спектакль, он назывался «Истерика». Он собрал большущий зал!… Огромный зал народа. Билеты стоили очень дорого.
Он покивал сам себе.
– Да… Потом он крепко запер все двери в зале и ушёл домой. Истерика началась очень скоро… А Яни всё время был спокоен.
Они ещё немного шли молча.
– Ты не проголодался?… – спросил Хорват. – Я бы поужинал.
– Но мы же ещё ничего не подстрелили! – сказал Американец. – Я думал, мы вышли добыть себе ужин.
– Ну я лично добыл себе аппетит… – сказал Хорват. – Сейчас…
Они подошли к крохотной избушке, скрытой в тени дикого леса.
– Марушка… – почти прошептал Хорват своим хриплым, негромким, берущим душу за что-то нежное голосом. – Чёрт, пора бросать курить…
Он прокашлялся.
– Марушка, жопа синяя! – крикнул он так, что с веток посыпался иней. – Подымайся, старая! Гости пришли!
CXXIII
Человек, прибитый к большому кресту, немного пошевелился, немного приоткрыл глаза и облизал губы, режущие язык как нож…
Ему было очень больно. Ему было больно шевелиться. Ему было больно дышать. Ему было больно оставаться живым.
Из-под залитых жгущей кровью опухших век он посмотрел на толпу, собравшуюся на склоне Лобной горы, на стоящих, положив руки на живот, римских солдат, на развевающийся штандарт, заслонивший белоснежную громаду Храма.
«Смотри-ка, вроде не помер ещё» – донёс ветер обрывки разговора – «Не сейчас так минутой позжее».
Человек поднял лицо к свинцовому щиту облаков, заслонивших от него небо.
– Ни…чего… – прохрипел он горлом. – Не… Было… Никогда.
Кровь залила его глаза. Человек, прибитый к большому кресту, ослеп.
Он разорвал запекшиеся губы, его высохшая глотка задрожала, как осиное гнездо.
Он закричал на глухое небо:
– Отец, Отец! Зачем Ты меня покинул!
За мгновение до того, как голова человека упала на его грудь, Бог умер.
И была темнота, такая же, какая была до времени, до того, как темнота узнала, что она – темнота.
И было Слово.
И Слово было «ЖИЗНЬ».
– Ну-ну, – проворчал Господь, глядя, прищурившись, на светящихся изумрудным буквы, – ну и что «Жизнь»?
С легким шумом из Света и Тьмы сложились еще несколько слов.
Теперь надпись гласила – «ЖИЗНЬ – НЕ ИГРА».
– Кое-кто мог бы с этим поспорить… – хмыкнул Господь, поглаживая свою короткую бороду.
Появились другие Слова.
«ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ БРОСЬТЕ МОНЕТУ. 30… 29… 28…»
– Начинается… – вздохнул Господь. Свет и Тьма сменяли друг друга дважды в секунду, пока Господь рылся в складках своей разодранной, залитой кровью одежды.
– А… Нашел… – сказал Он, подбрасывая на ладони тяжелый кругляшек.
У монеты были две стороны, одна напротив другой. Одна была обжигающим пламенем, а другая – текущим холодом. Одна сторона её искрилась белым, а другая была бархатно-черной. Одна сторона её стерлась, а вторая ещё не была отчеканена.
Это был слегка поцарапанный грош. Господь поднес ее к глазам, зажав между двумя тонкими пальцами с сорванными ногтями.
– Ну что ж… – вздохнул Он. – Цезарю цезарево, а Богу – богово. Может, раз ничего никогда не было, всё всегда было?…
Цифры мелькали – «9… 8… 7…»
Господь медлил.
– Стоит ли Жизнь одного гроша? – спросил Он Сам у Себя.