Мы выруливаем на стартовую полосу, с потолка раздается негромкая музыка, обрывки мелодии, которые сразу же перекрываются шумом двигателей. Трудно определить, что там за песня, но в любом случае это совсем не те звуки, которые хочется услышать перед гибелью в падающем самолете. Гораздо лучше подошло бы «No Milk Today» в исполнении «Herman’s Hermits»: начало, полное смертельной тоски, меланхолично-волнительный подъем, совпадающий с возгоранием несущей части, а в момент максимального отчаяния — скрипки и все прочее — внезапное появление бесполезно обнадеживающего звона колокольчиков.
Может быть, у вас создалось ошибочное впечатление, но на самом деле я люблю летать. Мне кажется беспардонной удачей существование в конце века, который создал такое количество чудо-машин. Никто из моих знакомых не стал бы завидовать билету на самолет или старенькому телевизору «Квелле», но который-нибудь из Оттонов отдал бы половину своего королевства за возможность сейчас оказаться на моем месте.
На экране появляется зелено-синяя карта. Крошечный белый самолетик толчками продвигается по штриховой линии от Гамбурга (красная точка) к Лондону (еще одна красная точка). Обрывки музыки пропадают окончательно. Вместо них в громкоговорителе раздается голос капитана. Его зовут Герман Кар или Тар, и прежде чем пожелать нам приятного полета, он сообщает о выгодном для нас движении воздушных масс и добавляет, что здесь, в Гамбурге, температура воздуха восемнадцать градусов. Если быть точной, то он говорит буквально следующее: «Температура здесь, в Гамбурге, в данный момент восемнадцать градусов Цельсия, ощущаемая температура шестнадцать градусов».
Наверное, эту идиотскую фишку он слизал с телевизора. Надо же — делить температуру на измеряемую и ощущаемую! Как будто все ощущают одно и то же, причем с точностью до градуса по Цельсию. Такие тонкости можно перенести на что угодно: статистическая вероятность падения нашего самолета один к десяти миллионам, ощущаемая вероятность — один к двадцати. Статистическая вероятность высчитывается исходя из процента несчастных случаев на этой линии, требований по безопасности в аэропортах Гамбург-Фулсбюттель и Лондон-Хитроу, а также из того обстоятельства, что нам придется лететь над водой.
Ощущаемая опасность складывается из моих мыслей о целесообразности этой поездки, неверия в судьбу и информации, почерпнутой из фильмов, которые мне довелось видеть. Пока самолет с шумом собирает силы для подъема, в моем мозгу проносится любимая сцена из «Живых». Фильм «Живые» снят по реальным событиям: в Андах упал самолет, на борту которого находилась команда регбистов из Уругвая. Несколько игроков остались в живых и семьдесят дней провели в ледяном холоде, прежде чем их обнаружили. В конце они отковыривали обломками мясо замерзших трупов своих спутников и ели его. Один из выживших уходит за помощью и просит остающихся съесть его погибшую мать последней. Но об этой сцене я не думаю, я вспоминаю, как самолет разбивается о гору, разваливаясь на две части ровно посередине. Передний кусок продолжает лететь по воздуху без крыльев, и вместо шума мотора вдруг слышится воющий рев ветра. Пристегнутые пассажиры судорожно цепляются за сиденья, кожа на лицах трясется, губы кривятся, обнажая десны, за пассажирами зияет огромная дыра, перепутавшаяся ручная кладь мечется в воздухе, а последние сиденья одно за другим вываливаются наружу, — ощущаемая опасность и фактическая практически равны.