рысиных бегах потребления, а есть только отчаянно завидующие неудачники, наподобие Генри Чиноски. Именно на таких затёртых до банальности представлениях и подрывается западный мир при соприкосновении с иначе организованными культурами. «Дурак искренне полагает, что именно его понимание жизни является правильным. И больше ничьё» – самокритично утверждает Никонов – «А если кто-то выступает против привычных дураку паттернов (моделей поведения), в его душе непроизвольно возникает праведный гнев». Действительно.
Герой фильма «Завсегдатай бара» – инакомыслящий, он является творцом и носителем своей собственной философии подлинной человечности. «Мир – это самодостаточная галлюцинация», – говорит он. А, следовательно, было бы смешным воспринимать его серьёзно. «В этом мире все должны что-то делать. Иногда я устаю думать о том, чего я не хочу делать. Например, не хочу ехать в Индию. Всё дело в том, чтобы не думать об этом. Я никем не притворяюсь, в этом весь смысл». «Мы все живём в каком-то аду. И дурдом – это единственное место, где люди понимают, что они в аду»,– вторит Генри его собутыльница Ванда. А что такое пьянство, если не добровольное упражнение в безумии, с целью посмотреть на наш перевёрнутый мир в более достоверном ракурсе?
Идеал Никонова – это так называемый цивилизованный мир, в котором «живут удобно, сытно и богато». Генри Чиноски уходит от этого мира, называя его «золотой клеткой с золотыми прутьями». « – Ты не привык к удобствам, но в них врастаешь»,– говорит Генри богатая издательница, ставшая на одну ночь его любовницей. «Врастают растения», справедливо возражает он. И действительно, существование людей, вовлечённых в дурную бесконечность потребления, в общем и целом вполне растительное. «Хотите, чтобы жизнь была наполнена не нудной работой, высоким смыслом и светлой героикой? Получите на выходе фашизм – без разницы, красный или коричневый», – пугает Никонов. Каждый выбирает по себе, а мои симпатии на стороне тех, кто сознательно предпочёл остаться за пределами так называемого «нормального мира». Я отправляюсь в бар к Генри Чиноски, которого безоговорочно рассматриваю в качестве своего товарища по духу, чтобы ещё раз послушать его вдохновенные слова: «То, что нашло на меня – словно цветок, словно мир. То, что нашло на меня – ползает, как змея. И когда мои пальцы уронят моё отчаянное перо в какой-нибудь дешёвой комнате – оставшиеся найдут меня там. Я никогда не узнаю своего имени, своего смысла и других сокровищ моего побега».
Памяти продавца крови
Ах, как тошнит от тебя, тишина.
Благожелатели виснут на шею.
Ворот теснит, и удача тошна,
только тошнее
знать, что уже не болеть ничему,
ни раздражения, ни обиды.
Плакать начать бы, да нет, не начну.
Видно, душа, как печенка, отбита…
Ну а пока что – да здравствует бой,
Вам еще взвыть от последней обоймы.
Боль продолжается. Празднуйте боль!
Больно!
(А.Вознесенский. «Больная баллада»)
Русский философ Чанышев считал, что лежащее в основе всего небытие (пустота) иллюзорно выступает как мир в его кажущемся многообразии. Небытие первично, оно представляет собой нормальное состояние мира, в то время как бытие – всего лишь временное отклонение, форма существования небытия. Небытие небытия есть бытие. Поскольку небытие существует, не существуя и не существует, существуя, оно есть время. Только небытие может быть и первопричиной и самопричиной: ведь то, что не существует, не нуждается в причине для своего существования. Всё большие скорости, всё более высокие темпы жизни, всё более дальние перемещения в пространстве, – разве это не стремление бытия хотя бы на миг оторваться от небытия?. (А.Н.Чанышев. Трактат о небытии).
«Мы все ходим по тонкому льду над океаном небытия. Чем интенсивнее бытие, тем оно более хрупко, тем оно сильнее подвержено гибели», – говорит Чанышев. – «Любовь – это попытка зацепиться за чужое бытие, и тем самым сделать своё бытие более устойчивым». Именно поэтому перед лицом невыносимых физических и душевных страданий многие обращаются к Богу, пытаясь зацепиться за Его вечность.
Не стал исключением и саратовский бизнесмен и писатель Игорь Алексеев, который, долгое время страдая от невыносимых болей, вызванных онкологическим заболеванием, пытался найти спасение в вере. Но вера не дала ему успокоения. «Я не настоящий христианин. Нет у меня стойкости и полной веры в вечную жизнь. А страх перед смертью ужасен», – писал Алексеев в своем интернет – дневнике, который в течение нескольких месяцев вёл на сайте русской службы ВВС, пытаясь зацепиться за буквы. Полученные гонорары и частные пожертвования Алексеев тратил на дорогостоящие лекарства и наркотики, стремясь заглушить свою боль.
Давно замечено, что писательское ремесло бывает сродни эксгибиционизму. Некоторые писатели строят сюжеты своих книг исключительно на отражении личного опыта, например Джек Лондон или Лимонов. А когда они пытаются придумывать, получается, как правило, плохо. Но согласитесь, не каждый способен, по примеру того же Лимонова, выносить на публичное обсуждение интимные моменты собственной жизни. Недавно телекомпания РенТв показала об Игоре Алексееве фильм под названием «Продавец крови». Идея названия, видимо, такова – герой фильма публично продаёт свою кровь, то есть живописует свои нечеловеческие страдания, для того, чтобы купить на вырученные средства лекарства и ещё на какое-то время эти страдания продлить: «Боль такая, что невозможно найти положения, в котором не болит. Рвануло ночью. Сначала негромко, а потом все слышнее и слышнее. Как раз в том месте, где сходятся все рубцы от операций. Пишу, и перевожу дыхание после каждой фразы. Так болит. Но я пишу, потому что дал обещание себе писать в любом состоянии. Десять минут назад сидел и подвывал: мама, мамочка… Когда болит ночью, я сбегаю на первый этаж, на специально разложенный диван и мучаюсь там, чтобы дать выспаться жене».
Как писал в своём эссе «О боли» немецкий философ Эрнст Юнгер,– «обстоятельство, чрезвычайно усиливающее хватку боли, заключается в её безразличии к нашим иерархиям. Нет ни одной человеческой ситуации, которая была бы защищена от боли». Игорь Алексеев был преуспевающим бизнесменом, вёл исключительно здоровый образ жизни, посещал экзотические страны, занимался спортом и вдруг очень быстро и безо всяких видимых причин стал обречённым на смерть инвалидом. Особенно обидно было тотальное отсутствие справедливости: почему именно он?
«Друг позвонил поздно вечером. Потом началось… Я представил его – большой румяный сорокалетний дядька. Модно одетый, на большой черной машине. Он, видимо, ехал с тренировки… Моментально подумал о себе. Тощий, желтый, обессиленный. И – вот она, истерика. Меня смело с кровати. Я сел на корточки и взвыл. Тихо так взвыл, чтобы не напугать никого. Жалко себя стало. Такая зависть скрутила. Сижу, поскуливаю… Черти все навалились сразу. И грехи поперли один за другим. Один другого страшнее: уныние, зависть, страх и так дальше. Но я же верующий человек. Почему не могу избавиться от этих цапучих мыслей, которые лишают меня всякого достоинства человеческого? Черти сильнее, что ли?»
Можно рассматривать дневники Алексеева в качестве книги мужества, наподобие романа австралийского писателя Алана Маршалла «Я умею прыгать через лужи». Как писал Юнгер, «скажи мне, как ты относишься к боли, и я скажу тебе кто ты». Однако возникает вопрос: в чём заключается мужество и победа над обстоятельствами – в способности длить до последнего невыносимые страдания или в решении прекратить их, досрочно освободив и себя и окружающих? Алексеев отмечает, что к саморазрушению более склонны мужчины, но сам убеждён в том, что самоубийство – дерьмо: «Положили меня отдельно в ту же страшную палату в том же страшном корпусе. Почему-то на этот раз там были одни тетки. Мне кажется, что тетки умнее и борются за жизнь до конца. А мужики – фаталисты. Начинают просто заливать мозги алкоголем. И их ждет быстрая гибель. Я двух, нет, трех таких знаю. Один отказался от лечения, сказав: «Если Аллаху будет угодно, он сохранит мне жизнь, если нет, то я отдаю себя на его волю». А ведь мужик был очень богат. Мог поехать в иномарочную (!) страну, где протянули бы его жизнь на несколько лет точно. Но… у каждого своя демагогия в голове. Я, например, буду бороться. Всеми способами. Мне нравится жизнь. И в раю у меня не будет ноутбука. А куда я без него?» Как говорится, бизнесмен – он и в аду бизнесмен, даже если по совместительству писатель. И если нечего больше продать, он готов продавать свою кровь. Что касается религиозной риторики, то она в данном случае призвана объяснить стремление во что бы то ни стало продолжать жить, вплоть до потери человеческого облика: «Самоубийство – тяжкий грех. Душа не найдет места на Небесах. Мы не вправе таким образом распоряжаться жизнью. Надо нести свой крест до конца. Я это понял давно».
Можно согласиться, а можно и нет. Надо нести свой крест…кому надо? Почему не вправе? И не является ли самоубийство проявлением осознанной необходимости смерти, то есть, согласно Спинозе, свободой? Существует, однако, ещё один немаловажный нравственный аспект – сложно заранее заявлять о своём предполагаемом решении, пока сам не попал в аналогичную ситуацию. Тем не менее, лично я думаю, что