Неудивительно, что томатный суп навел их на разговор об отравителях. Синьор Кастелли рассказал свою любимую историю о мести. Случилось так, что он при помощи яда отправил на тот свет епископа, своего политического противника, а труп втиснул в детский гроб и выставил на обозрение в храме убитого священника. Кастелли пожевал губами, радуясь своей изобретательности, но тут же добавил:
— Но, разумеется, самую сладкую месть совершил Ландуччи. То дело с печенью мальчишки. — И рассмеялся — сначала сухо покрякивая, затем все громче, пока не запрокинул голову и не раскаркался так, что изо рта показался язык.
— Это была не месть, — резко взмахнул шарфом Ландуччи. Его шея побагровела, на виске забилась жилка. — Я восстановил справедливость.
Улыбка сразу исчезла с лица Кастелли.
— Извините, Ландуччи, я только хотел…
— Я любил своего сына! — Его лицо приобрело оттенок сливы, еще одна жила надулась на шее. — Справедливость, Кастелли. Так сильно согрешить против меня — малой ценой за это не расплатиться.
— Разумеется, — поспешил согласиться его собеседник. — Божественное правосудие. Никак не меньше.
Старина Рикарди вздохнул.
— Неужели это подходящая тема для разговора за столом?
Мужчины молчали, пока служанки подавали им холодных цыплят на прозрачных стеклянных тарелках. Овальные медальоны белого мяса располагались на свежесорванной зелени и травах словно на солнечном летнем лугу. Тонкие дольки лимона и прозрачные, как бумага, кружочки огурца придавали гарниру хрусткость и бодрящий аромат прохлады. Блюдо казалось очень уместным, поскольку настало время охладить пыл, но согнать бордовые пятна с лица Ландуччи ему не удалось.
Служанка склонилась над его плечом, чтобы наполнить бокал. Она, конечно, слышала, как он отправил двоих на тот свет, и, оказавшись так близко от убийцы, не могла сдержать дрожь. Вино переполнило бокал и пролилось на стол. От волнения она так поспешно отдернула графин, что плеснула на тарелку, грудь и колени Ландуччи. В ужасе служанка поставила графин и, испуганно бормоча извинения, схватила салфетку и попыталась стереть пятна с камзола гостя. Чтобы не упасть, другой рукой она оперлась на стол.
Ландуччи откинулся назад, удивленно взглянул на свой испачканный камзол и плавающего в вине цыпленка и пробормотал:
— Неуклюжая шлюха! — Он крепко сжал в кулаке вилку и с силой воткнул в кисть служанке. А затем нажимал до тех пор, пока зубья целиком не погрузились в руку. После чего разжал кулак, достал кружевной платок и вытер пузырьки слюны с уголков губ.
Женщина замерла. Ее рот был широко раскрыт, но она не издала ни звука. Только смотрела на еще подрагивающую от удара вилку и кровь вокруг вошедших в ее руку зубьев. Ее лицо покрылось восковой бледностью. Она попыталась вдохнуть и, не сводя взгляда с вилки, не веря собственным глазам, медленно осела на пол.
Я тоже смотрел на вилку, чувствуя, как стало горько во рту.
Старина Рикарди снова вздохнул.
— Ради Бога, Ландуччи, вы определенно хотите отбить у меня сегодня аппетит.
Кастелли гонял по тарелке куриное мясо и молчал.
— Прошу прощения, синьоры, — кротко кивнул Ландуччи. — Это было непростительное нарушение хороших манер. — Он сделал жест в сторону лежащей на полу служанки. — Эй, кто-нибудь, уберите ее отсюда. И принесите мне новую вилку.
Две другие служанки на лестнице не проронили ни звука, и по лицам нельзя было понять их чувств. Одна из них взяла с сервировочного подноса чистую вилку и подала гостю, и лишь потом пришла на помощь упавшей на пол женщине.
Лицо раненой застыло, словно восковая маска, и с него не сходило выражение ужаса. И только когда она дошла до служебных дверей, ее тело сотрясла конвульсия и из глаз покатились слезы. Но стоило рыданию сорваться с ее губ, как другая служанка зажала ей рот ладонью. Ручка вилки гротескно раскачивалась в такт их шагам, и на каменных ступенях оставались капельки крови.
Ландуччи оттолкнул тарелку с залитым вином цыпленком, и в столовой установилось неловкое молчание. Другой служанке следовало бы поспешить навести на столе порядок, но она, как и я, застыла при виде ковыляющей по лестнице окровавленной женщины. В это время пение на улице достигло радостного крещендо, и я почувствовал ностальгию по своим старым друзьям. Служанка дотронулась до моего затылка, давая сигнал принести еду, и пошла убрать тарелку гостя.
Оглушенный увиденным, я принес поднос с дыней, и женщина, не взглянув на меня, приняла его из моих рук. Ее лицо ничего не выражало. «Неужели, — подумал я, — ей приходилось столько раз наблюдать нечто подобное, что она потеряла способность удивляться? Или же прекрасно понимала: ей нельзя показывать, что она что-то заметила?»
Каждая долька дыни была пропитана моденским ароматическим виноградным уксусом, подчеркивающим сладость фрукта, и украшена листьями мяты. Дыню подали на молочно-белых тарелках, и, казалось, она плыла среди невесомых лилейных облаков. Я разглядывал тщательно сервированный стол и думал, что если бы в этот момент мне пришлось положить что-то в рот, горло бы протестующе сжалось и я не смог бы проглотить ни кусочка.
Старина Рикарди вытер салфеткой лоб и предложил:
— Жарко. Давайте покончим с нашим делом и разойдемся по домам. — Он подцепил кусочек дыни, отправил дрожащей рукой в рот и стал осторожно жевать, как человек с больными зубами. — Я слишком стар, чтобы терять время, — проговорил он с набитым ртом. — И мне не хотелось бы умереть за этим столом.
Кастелли подавился. Закашлялся, выпил вина, но продолжал перхать. Его лицо покраснело, из глаз полились слезы.
— Вы в порядке? — спросил Старина Рикарди.
Продолжая ловить ртом воздух, Кастелли кивнул:
— В порядке. — Снова кашлянул и, восстановив дыхание, добавил: — Может, вам вообще не придется умирать. Если дож найдет книгу с рецептом вечной юности. Что на это скажете, Рикарди? Хотите вернуть молодость?
— Не особенно. — Старик вытер салфеткой потный лоб.
Ландуччи, лицо которого обрело свой обычный цвет, процедил:
— Вечную молодость. Ну и ну!
Кастелли снова продемонстрировал способность в одно мгновение принимать серьезное выражение лица.
— Шучу, разумеется. Понимаю, что это чушь.
Старина Рикарди поднял подагрический палец.
— Почему вы в этом так уверены? Если доктора способны прогонять болезни, разве не может существовать высшей медицины, во власти которой справиться со смертью? И как быть с алхимией?
— Полно вам, Рикарди, — снисходительно улыбнулся Кастелли.
Но его скепсис нисколько не смутил старика.
— Мой ювелир утверждает, будто бронзу получили согласно определенной формуле. Если нам не известна формула золота, это не значит, что ее не существует. — Он обвел стол хитрым взглядом выцветших глаз. — Представьте себе, что дож получит достаточно золота, чтобы перекупить «черные плащи», и избавится от нас. Как вам это понравится?
— Вот еще! — швырнул салфетку на стол Ландуччи. — Если в книге и содержится что-либо ценное, то это Евангелия способные дискредитировать Рим. Но они скорее всего не в одной книге. Должно быть, существует множество томов и с них наверняка сняты копии. Если бы в наши руки попал хотя бы один, мы могли бы воспользоваться им, чтобы получить контроль над Борджа. Или, — брови Ландуччи поползли вверх, словно его осенила блестящая мысль, — отпечатать текст в одной из этих новомодных типографий, чтобы его читали на каждом углу.
— Народный бунт против Рима? — Старина Рикарди говорил тихо и спокойно. — А что потом, Маффео?
Ландуччи пожал плечами.
— Мы ослабили бы Борджа до такой степени, что сами бы стали папским государством. После этого Франция заключила бы союз с нами, а не с Римом. Рим мы бы свалили, а Венецию превратили в империю.
— И вы бы стали императором? — спросил Рикарди.
— Почему бы и нет?
Собеседник Ландуччи возил по тарелке последний кусочек дыни.