— Вот полюбуйся — суфле! — Он был похож на гордого отца.
Мы восхищались хрустящей корочкой, вдыхали вкусные запахи и удивлялись куполообразным формам. Затем в середине суфле появилась ямочка. Она углублялась и превратилась в кратер, от которого во все стороны поползли морщинки.
— Маэстро, оно съеживается.
— Разумеется, съеживается. Вдумайся, Лучано, суфле больше никогда не поднимется — ты это видишь своими глазами. Стоило отвлечься, и ты бы вовсе не оценил его красоты, — покачал головой синьор Ферреро. — Самое глупое поверье, которое мне приходилось слышать, это то, что амарант не позволяет суфле опасть. Разве оно от этого станет лучше? — Он широким жестом показал на съеживающуюся массу. — Мимолетность. Вот в чем его прелесть.
Я всеми силами пытался понять его слова, но постижение их смысла могло бы занять целую жизнь.
Старший повар протянул мне ложку, но прежде чем я погрузил ее в суфле, сказал:
— Здесь и сейчас только мы и суфле. Время — это всегда теперь. Наша задача — наполнить собой мгновение. Ты в состоянии это сделать?
— Думаю, да.
— Хорошо. Тогда приступим к еде. — Он прорвал тонкую корочку и разложил суфле. Пододвинул мне тарелку и улыбнулся. — Ощути лаконичную простоту момента, Лучано.
Суфле было воздушным и сочным. Первая порция взорвалась во рту, и я отдался ощущению мягкого аромата и шелковистой массы на языке. Амарант действительно придал блюду пряный ореховый вкус. Обволакивая мой язык, он доставил мне наслаждение, и тревоги отступили. Старший повар был прав: если полностью погрузиться в переживаемый момент, ничто не способно помешать. Суфле захватило меня целиком.
Проглотив последний кусок, синьор Ферреро улыбнулся.
— Знаешь, Лучано, иногда мне приходит в голову, что разговоры об алхимии тоже породило это суфле.
— Из-за его золотистого цвета?
— Нет. Научившись жить настоящим, ты становишься богат, как только может быть богат человек. Надо пользоваться каждым мгновением.
— Даже плохим?
— В первую очередь. Они-то и демонстрируют нам, кто мы такие.
Пока я размышлял над полученным уроком, старший повар подошел к столу и внимательно посмотрел на свою книгу. Корешок был переломлен, некоторые страницы затерты до прозрачности, другие рассыпались, когда их переворачивали. Многие были выдраны, помяты, запятнаны, разорваны… Книгой явно постоянно пользовались — открывали, перелистывали, дополняли. Мне пришло в голову, что она сильно увеличилась в объеме, пройдя за столетия через руки бесчисленных хранителей.
Помыв посуду, я присоединился к наставнику за столом.
— Что содержалось в первоначальной книге?
Он откинулся на стуле.
— Первоначально никакой книги не было — только отдельные свитки. Некоторые считают, будто пещеры в пустыне таят пока еще не найденные записи. — Он немного подумал. — Это не исключено. В жарких, сухих пустынях вещи хорошо сохраняются. Я читал, что в Египте есть царские усыпальницы, где до сих нор лежат древние правители вместе с грудами золота и даже со своими рабами.
— Вот это да!
— Наша традиция началась с крупицы знаний, которую одни хотели уничтожить, другие — сохранить. Сообразительный ученый поместил важный манускрипт в глиняный кувшин и спрятал в пещере. У него появились последователи, и с тех пор обычай креп, а знания множились как закваска. Шло время, ученые объединили усилия и договорились зашифровывать мысли в виде кулинарных рецептов. Мы сохраняем то, что нам достается, а узнав о новой идее, добавляем ее в книгу. Люди делают изобретения, как ты придумал сырное пирожное. Мы поместим и твой рецепт в книгу, и я не удивлюсь, если он займет одну из первых страниц.
Разумеется, некоторые рецепты являются более важными, чем другие. Я мог бы выделить самые главные — апокрифические Евангелия и письма Роджера Бэкона, — но поступить так все равно что очистить артишок до самой сердцевины. Согласись, досадно было бы потерять сочные листья.
— Поразительно, — удивился я. — Рукописи пережили столетия войн и политических потрясений.
Синьор Ферреро улыбнулся.
— В периоды кризисов у людей хватает смекалки сохранять то, что для них важно. Но для нас самое главное — беречь традицию и защищать хранителей.
Я представил за спиной своего наставника призрачную вереницу старших поваров — их белые колпаки скрывались в древних временах, принимали форму капюшонов, тюрбанов, библейских головных уборов. Вот такая тайная шеренга подвижников, каждый из которых был больше, чем кулинар: сохранил то, что ему передали, и умножил накопленные знания. Я оробел от оказанного доверия познакомиться с этой извечной ратью.
— Как это возможно, маэстро? Одна книга прошла через столько рук…
— Одна книга? Разумеется, невозможно. И глупо. У каждого хранителя своя книга. И ни одна не похожа на другую, поскольку все они меняются и растут. Как сама жизнь. Каждый хранитель отвечает за свою книгу до того времени, когда можно будет безбоязненно обнародовать знания. Когда это произойдет, не важно: зерну не суждено увидеть, как распускается цветок.
В моей груди росло волнение, в голове роились вопросы.
— Хранители знают друг друга? В Венеции есть еще такие же, как вы? Сколько их? Они все живут в Европе? Откуда вы берете знания? У вас происходят тайные собрания?
— Не спеши, — рассмеялся синьор Ферреро. — Не забывай, что наш пароль — терпение и внимательность.
— Но вы знаете других хранителей?
— Каждый хранитель знает имена еще двух из других стран. Если возникает угроза, что книгу обнаружат, ее следует уничтожить. — Он схватился за сердце. — Господи, что за мысли лезут в голову! Но, как ни печально, однажды такое случилось. Сицилийский повар получил в свое распоряжение чертежи строительства великой пирамиды в Гизе. Он трудился, зашифровывая это великое инженерное творение в рецепт — я слышал, в ход пошло огромное количество марципана, — но его каким-то образом раскрыли. Считалось, что пирамиды прославляют языческих богов, и повара арестовали, обвинив в ереси. Чертежи уничтожили, но он умер достойно, не предав хранителей.
— Вам надо спрятать книгу, маэстро.
— Чепуха. Это самое безопасное для нее место. У Ландуччи и Борджа нет причин интересоваться потертой поваренной книгой. И они считают себя слишком умными, чтобы советоваться с адептами вроде таких отшельников, как Н'бали. Отдают подобных людей на откуп суеверным крестьянам. Что же до твоего юного приятеля, ему никто не поверит. Думаю, в данный момент хранители в безопасности. В любом случае самые важные вещи, такие как гностические Евангелия, записаны во многих местах. Угрозы возникают и исчезают, а мы незаметно существуем и ждем своего часа. — Старший повар закрыл книгу и любовно положил ладони на ее промасленную обложку. — Теперь скажи, что ты усвоил?
— Что надо жить настоящим.
— Хорошо. — Он внимательно на меня посмотрел. — Пора тебе взрослеть, Лучано. Больше никаких игр с Марко. Когда дож умрет и слухи улягутся, тебе надо всерьез и надолго взяться за обучение.
— Я готов. — Благодаря книге я буду достоин и наставника, и Франчески.
Старший повар поставил книгу на полку и сказал:
— Прежде всего тебе следует научиться читать и писать — на многих языках. Затем заняться историей, точными науками и философией. — Синьор Ферреро улыбнулся. — Но при этом все должны думать, что ты овладеваешь только кулинарным искусством.
— Уж очень много предметов.
— Справишься. Ты лучше, чем тебе кажется. Давай приступим к первому уроку. — Он вынул из стола лист бумаги и написал слово. — Видишь? Это значит «хранители». Ты способен запомнить буквы и их расположение, чтобы в следующий раз узнать слово?
Я рассмотрел каждую букву в отдельности, а затем образованный ими рисунок. Провел под словом пальцем. От неожиданного озарения у меня пробежал по спине озноб.